— А разве можно с боевого дежурства уходить по личным делам?— Командир звена разрешил!.. — И вдруг без всякого вступления выпаливает: — Хочу на фронт, пошлите! Тяжело здесь сидеть, когда там льется кровь, наши отступают.— У вас получается вроде того, что «не хочу учиться, а хочу жениться», — в шутку замечаю я.— Не совсем так, — возражает он.Потом с Мазжухиным долго ходим около палатки командного пункта эскадрильи. Объясняю, что просьбу может выполнить только Москва, а она-то знает, где сейчас кому быть. Он же упрямо требует доложить командиру полка.— Все хотят на фронт, и каждый подал рапорт, — уже с упреком заявляю я. — А потом вас, молодых, в эскадрилье трое, и ни один пока еще как следует не освоил боевой самолет. Вы лично уверены, что хорошо подготовлены к бою?— Уверен! Воевать могу.Вспомнил Халхин-Гол. Тогда за полтора года службы в строевой части я, пожалуй, был хуже подготовлен к войне, чем сейчас Мазжухин, а в бой тоже рвался неудержимо. И не задумывался о том, умею ли владеть оружием. Только когда пришлось познать и испытать что такое воздушный бой, побывать в объятиях смерти, понял, что мне еще многому надо учиться.Сочувствуя Мазжухину, я рассказал, как сложны пути познания воздушного боя. Посоветовал ему настойчиво осваивать атаки по конусу с небольшой дальности.— Разве от меня это зависит? — удивился он. — Я же всегда прошу побольше планировать меня на конус.Да, от летчиков это не всегда зависит. Они все хотят стрелять как можно больше. И стреляли. Но Мазжухин, как и остальные молодые авиаторы, не успел еще освоить самый сложный раздел летной подготовки. Придется доучиваться сейчас, а может быть, и в боях.В это время в эскадрилью приехал командир дивизии. Полковника Китаева сопровождал наш командир полка. Комдив проверял боевую готовность. Найдя все в норме, Китаев приказал при первом же вылете на всех самолетах опробовать залповую стрельбу из пулеметов длинными очередями.— А то все стреляем короткими, да из одного-двух пулеметов, а разом из четырех — часто отказывает оружие, — пояснил он.Пока собирались летчики эскадрильи, мы разговаривали с комдивом о новостях с фронта. Он выразил мнение, что теперь гитлеровцев можно будет задержать только на старой государственной границе, по его мнению хорошо укрепленной. Новую границу еще не успели как следует оборудовать в инженерном отношении. Поэтому с нее так быстро и откатилась наша армия.Китаев рассказывал, что противнику кое-где удалось захватить наши самолеты, и теперь он использует их.Фашисты с нашими опознавательными знаками летают и на «юнкерсах», сбрасывая диверсантов в форме бойцов Красной Армии. Диверсанты, как правило, разговаривают по-русски.От ближайших самолетов подходили летчики. Они внимательно слушали полковника Китаева.— Вам нужно тоже быть начеку, — обращаясь к командиру полка, предупредил комдив. — Чем черт не шутит — и здесь такие «молодчики» могут появиться…Вдруг на горизонте со стороны иранской границы замаячили какие-то самолеты. Все насторожились.— Наших сейчас в воздухе быть не может! — твердо заявил командир дивизии.— Что прикажете делать? — раздался тревожный голос командира полка.— В воздух дежурную эскадрилью! Товарищ Ворожейкин! — глядя на меня, приказал комдив. — Если наши — посадить! Посадить любыми средствами. Противника — уничтожить! На город нельзя пропустить ни одного самолета! Смотри!Последние слова были произнесены с большим накалом, грозно. Я вопросительно гляжу на командира полка. Тот гневно сверкнул глазами:— Выполнять! Немедленно выполнять!
6 Взвились ракеты — сигнал боевого вылета. Судя по тому, как торопливо люди бросились к самолетам, как нестройно зафыркали моторы, нельзя было не почувствовать, что предбоевое волнение охватило всех.Меня интересовало одно: чьи самолеты? Противника — нужно уничтожить, наши — посадить. Но ведь и на наших могут летать вражеские летчики, о чем только что говорил командир дивизии. Трудное положение. Медлить нельзя: неизвестные самолеты приближаются, а мы только взлетаем. Чтобы не допустить их к городу, нужно мчаться наперерез и с ходу атаковать. А если свои?«Смотри!» — отчетливо звучит в голове последнее многозначительное слово полковника Китаева.Девять двухмоторных бомбардировщиков, сделав разворот, взяли курс прямо на Ереван. Их темная, даже, скорее, черная окраска сразу навела на мысль: «Не наши. У нас все машины такого типа беловатые… Фашисты?..»К моей тройке пристраиваются еще два звена «чаек». Эскадрилья собирается. Несколько машин отстали и догоняют. Покачиванием самолета даю сигнал «Внимание!» и, сделав разворот, иду на сближение с бомбардировщиками. Оружие изготовлено к бою. Цель близка. По очертаниям силуэтов определяю: это наши самолеты ДБ-3, хотя опознавательных знаков и не видно. Как быть?.. Они невозмутимо, крыло в крыло летят на город. Стоит мне сейчас сделать какое-нибудь неосторожное движение — и может разыграться трагедия. «Бить своих?.. А если на них немецкие летчики?..» Колебание, страх, злость охватывают меня. В голове возникает новая мысль: «Не так давно мы имели хорошие отношения с Турцией, и не запродало ли тогда наше правительство несколько таких самолетов соседу?»Подозрительная группа уже недалеко. Нужно предупредительным огнем попытаться отвернуть ее от города, а потом уже принять окончательное решение. А что, если летчики поймут это как сигнал атаки? Не подходить близко, стрелять далеко впереди девятки. Если бы работало радио, как бы все было просто!..Но что это? Подворачиваюсь. Чернеющие самолеты, словно испугавшись, начали менять курс и отходить от Еревана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87