Хотя, возможно, я на мгновение забыл, что безумные порывы нельзя понять.
– Посмотрим, как приятно твое тело, Томазо делла Кроче. О да, да, мы вместе узнаем, проделав путь через невыносимую боль, ты и я. О, какие чудеса откроет мой дружеский урок! О Томазо, Томазо, давай же приступим к учению…
Длинный пенис магистра подрагивал. Андреа де Коллини опустился на колени, просунул пальцы между ягодицами делла Кроче и нежно раздвинул их.
Крик ужаса:
– Во имя Господа, нет!
Я, потрясенный, наблюдал, как он навалился на делла Кроче, вогнал свой твердый член глубоко-глубоко инквизитору в анус и начал совершать толчки. Он бессмысленно бормотал, шептал что-то на ухо своей жертве, на губах скопилась слюна, он тяжело дышал и все снова и снова безжалостно и яростно пихал свой член.
– Да, да, да, разве я не говорил тебе? Разве я не предупреждал тебя, мой милый, любимый враг? О, о, о, разве тело сейчас не хорошо? Разве боль не дает радости? Разве твой Бог замыслил все это не для твоего удовольствия? Скажи, что я прав, Томазо делла Кроче… о…!.. скажи, что моя философия истинна. Разве я, жалкий еретик, не глубже понимаю истину, чем ты? Верный, преданный и кровожадный сын Святой Матери Церкви?
– Будь ты… о Иисусе, Иисусе, спаси меня!.. ты проклят…
– А ты… о, мой земной ад… был проклят в тот день, когда родился…
Мы наблюдали разинув рты за этим ритуализированным актом сексуального насилия, мы были почти полностью заворожены, но разве ужас не завораживает или не околдовывает? Магистр действовал с бешеной энергией – его явно питала смертоносная смесь ненависти и отчаяния, – с такой бешеной, что я подумал, что он старается в клочья разорвать все внутренности делла Кроче.
Вот магистр начал достигать высшей точки:
– О Томазо, Томазо… как… как же я тебя пре-зира-ю!
Он расслабленно упал и некоторое время пролежал неподвижно. И тела двух голых мужчин, замаринованные в лунном свете, показались мне единой удивительной композицией, скульптурной группой, давно упавшей с пьедестала, вечным единством в сердце неподвижности, многозначительным красноречием, безвременно схваченным в немигающем взгляде безмолвия.
Это было безумием.
Когда магистр наконец вынул и нетвердо поднялся на колени, я увидел, что его пенис был измазан кровью: на нем блестел и триумф, и трагедия. С раздувшегося кончика капало семя; семя и кровь – символ жизни и символ смерти.
– Скажи мне теперь, инквизитор, – проговорил он, – тело – это все еще хорошо?
Делла Кроче ничего не ответил. Затем, вдруг снова охваченный силой безумия, магистр приказал:
– Пеппе! И вы, все! Нино! Переверните его на спину.
Мы неохотно исполнили приказание, стараясь не смотреть на делла Кроче. Мы развязали веревки, связывавшие кисти рук и ноги у щиколоток, и, приподняв, посадили его. Невероятно, но если не считать боли в его взгляде, он был спокоен. На его тонких сухих губах даже играла слабая улыбка. Нежная складка кожи на его безволосом животе растрогала меня. Совершенно неожиданно. И я почувствовал просто невыносимое сострадание. Не знаю почему. Иногда такое случается: детская слеза, тени и свет на лице старой женщины, завиток волос на затылке у незнакомца, и сердце сжимается. Иногда кажется, что бренность всего мироздания сосредоточена в мозолях на руках батрака. Понурый взгляд нищего может невыразимой мукой сдавить душу.
Тихим спокойным голосом делла Кроче сказал:
– Теперь вы не можете меня отпустить. Если отпустите, я велю всех вас схватить и сжечь. Более того, я сам поднесу факел к вязанкам хвороста.
– Я не собираюсь тебя отпускать, – ответил магистр.
– Послушай, это безумие, – сказал Череп. – Ради Христа, давай уберемся отсюда!
– Нет! Я вас купил, вы помните? Вы принадлежите мне и будете делать то, что сказано, – произнес Андреа де Коллини. – Иначе теперь я велю вас схватить и сжечь, и сам войду за вами в костер. Понятно? Мы ничего не ответили.
– Вставай, Томазо делла Кроче.
Инквизитор поднялся на ноги, и я увидел, что его бедра с внутренней стороны измазаны кровью.
– Нино, нож у тебя?
– Да, у меня. Вы сказали мне принести его.
– Хорошо. Теперь слушайте, все вы. Один из нас – либо он, либо я – умрет. Мы будем драться, здесь и сейчас, и драться насмерть. Никакого оружия, никаких инструментов, никакого обмана, просто двое мужчин, два голых тела, ни больше и ни меньше. Как звери. Ха! Именно так. Это самое верное слово. Ведь каждый из нас в своем телесном существовании по сути – зверь. Когда драка закончится и один из нас будет лежать мертвым, ты, Нино, ты своим ножом убьешь победителя.
Нино яростно замотал головой.
– Нет, – сказал он твердо, – только не я.
Магистр обвел нас взглядом. Глаза его были широко раскрыты, ноздри раздувались.
– Ты должен это сделать! – прошипел он. – Если из драки с победой выйду я, убьешь меня. Если этого не сделаешь, я обещаю, что сдам вас в руки Инквизиции. Если победит Томазо делла Кроче, тогда применишь свой нож к нему. Если нет, то результат будет тем же, так как он не даст вам уйти от костра. Поверьте мне, я все тщательно рассчитал. Ваша единственная возможность свободы – убить победителя. Еще не кончится ночь, инквизитор и я будем мертвы. Ну, поняли меня?
Да, да, мы поняли. Магистр взывал не к нашей способности осмысления, а к нашей способности верить. Но что нам было делать? Какой у нас был выбор?
Я тихо сказал Нино:
– Он прав. Пускай дерутся, Бог с ними.
Наконец заговорил Томазо делла Кроче:
– Я отказываюсь с тобой драться, Андреа де Коллини. Отказываюсь…
Ответ магистра был неожидан для всех: его сжатый кулак с невероятной силой ударил делла Кроче прямо в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103