Будто бы ты не можешь произносить слова и потому станешь вратарем или форвардом, левым крайним.
– Сам он станет!.. Только… речь… речь… ритм… – Побагровев, с искаженным лицом, Жолт силился связно произнести фразу, потом махнул рукой и встал.
Ольга робко пыталась его удержать.
– Не напрягайся, Жоли! Подожди, я сейчас принесу кока-колу. И покажу интересную книгу… Да вот она, писатель – американец. Я сейчас же вернусь, а ты пока посмотри…
Жолт не стал ее ждать. Он крадучись вышел в холл, сорвал с вешалки поводок, и Зебулон обрадованно устремился вперед. Но на улице он почувствовал угнетенное состояние мальчика и задрожал. Шерсть на его спине вздыбилась, и, полный ярости, он стал искать невидимого врага. Навстречу им шел прохожий и испуганно замедлил шаги. Зебулон взвыл и бросился на него.
– Отпусти! Ко мне! – крикнул Жолт.
Зебулон, ворча, отступил. Прохожий, утратив дар речи, обошел их далеко стороной. А у Жолта внутри что-то словно бы прорвалось, и команда пробилась сквозь ватный ком. Но когда он брал Зебулона на поводок, руки у него были как деревянные. Он мучительно втягивал в легкие воздух, и жгучий стыд захлестывал все его существо.
Потом была ночь. Во сне под звеняще тикающую музыку часового оркестра Жолт танцевал с Ольгой. Его руки лежали на ее плечах, и он испытывал какое-то непередаваемое блаженство.
Настало утро. Он проснулся и, еще одурманенный сном, рядом с кроватью увидел Тибора. Тибор протягивал ему письмо. Это была совсем коротенькая записка:
Жоли! Я хочу тебя видеть. О.
Целый день Жолт бродил по окрестностям и лишь к вечеру сочинил ответ.
Ольга! Я тоже очень хочу тебя видеть, но теперь ничего не выйдет. Почему – ты знаешь. Потом, когда уже будет можно, я тебя разыщу. Если хватит терпения, дождись. Жолт.
На следующий день в почтовом ящике опять его ждало письмо:
«Милый Жоли, терпения у меня хватит надолго. Но ты все же поторопись. О.».
Жолт был уверен, что это самое прекрасное письмо, какое он в жизни когда-либо получал или когда-либо в жизни получит. И все-таки, следуя совету Амбруша, Ольгу он старательно избегал. Изредка он ее видел издалека. Она сидела на скамье или, помахивая длинным ременным поводком, спешила на гору Шаш. И всегда бывала одна. Вернее, не одна, а с Кристи, бежавшей рысью у ее ноги

*
К этому решению он пришел совсем просто. Не пойдет к матери, и все.
Ему хотелось побыть на холме еще, но, когда он взглянул на Зебулона, решимость его поколебалась. Как они изучили друг друга! Зебулон был воплощением печали. Он вытянул вперед белоснежные лапы и положил на них сверкающе-черную голову; глаза его возбужденно поблескивали, лоб прорезали хмурые морщины, а громадные уши висели неподвижно и траурно. Картину можно было бы назвать так: «Зебулон, жертва несчастья».
Жолт осторожно оперся на локоть, стараясь не прикасаться к кофте, чтобы Зебулон не истолковал его жест по-своему.
– Тебе здесь плохо? – спросил его Жолт.
Зебулон покосился в сторону горы.
«Фазан кричит», – как будто бы сказал он.
– Тогда пойди и поймай фазана!
Зебулон слегка шевельнул хвостом, словно он понял шутку.
«Нельзя», – как будто бы сказал он.
– Почему же нельзя? Ты думаешь, меня украдут, если ты перестанешь меня охранять?
Зебулон поднял уши, но мученической позы не изменил.
– Ты стараешься понять? Да? – спросил Жолт.
Влажные карие глаза Зебулона блеснули.
– Не хочется мне сейчас домой, – сказал Жолт. – Зря ты настаиваешь. Мы останемся здесь. Дома мне делать абсолютно нечего, а те две жалкие задачки я прикончу за полчаса. Если, конечно, не буду декоцентрирован. Кстати, сегодня я точно буду деконцентрирован.
Зебулон выпрямился. Его белый стройный корпус был устремлен вперед, словно скульптура, изображающая безудержный порыв к действию.
– А ведь правда, – продолжал свой монолог Жолт, – с тобой можно поговорить. Так вот. Я ненавижу, когда ты напускаешь на себя такой разнесчастный вид. Не то ты лежишь, не то стоишь, в общем, не разбери-поймешь. А ведешь ты себя так потому, что тебе хорошо известно: я не выношу, когда ты меня о чем-нибудь умоляешь.
Зебулон слушал, неподвижный, как изваяние, и только слева так отчетливо аритмично колотилось его сердце, что можно было вести счет ударам.
– Не может быть, – с нежностью пробормотал Жолт, – не может быть, чтоб он ничего не понимал! Но этому несчастному созданию трудно одолевать слова… Если ты очень хочешь, я скажу тебе, – медленно, по слогам говорил Жолт. – Беда, Зебулон, в том, что я боюсь.
Зебулон вскинул голову, и глаза его затуманились.
– Не веришь? А это правда. Я боюсь. Этот чертов ком в горле у меня ведь от страха.
Зебулон застучал двумя лапами сразу.
– Видишь ли, – задумчиво продолжал Жолт, – я еще ничего не знаю. Но что-нибудь, наверно, придумаю.
Зебулон тяжело вздохнул и снова устало уронил голову на лапы.
– Тебе трудно понять? – спросил его Жолт. – Да, конечно, ничего ты не понял… Эх, да что я тут распинаюсь! – сказал он, неожиданно закипая. – Я упражняюсь. А для чего? Зебу этим пронять нельзя. Так же как Дани. Как Магду-два. Даже если б я сыпал словами без запинки, как автомат. А вот Ольгу это бы тронуло. Она бы разволновалась так, что у нее у самой, возможно, появился бы ком. С папой же дело обстоит иначе. Он молчит, – продолжал свои рассуждения Жолт, – потому что ему приказали заткнуться… Ну ладно, пошли!
Зебулон пустился бежать, но, заметив не слишком поспешные сборы Жолта, приплелся назад.
– Кто знает, как я стану себя вести. В этом-то вся беда. А сейчас, Зебулон, положение таково: меня словно втиснули под окуляр микроскопа и, как личинку, как тлю, разглядывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75