– Умница! Молодец! – вне себя от радости сказал щенку Жолт и стал гладить Зебулона по голове.
Но Зебулон в ответ на ласку лишь слегка повилял хвостом: нежности он признавал только дома.
Потом Зебулон опять заворчал, но ворчание тут же сменилось глубоким вздохом: в подходившем человеке он узнал Дани.
– Ты видел? – спросил Жолт.
– Привет. Видел, – неуверенно сказал Дани и схватился за свои очки.
Жолт молчал. Он подозревал, что толстые стекла очков не позволяют Дани видеть то, что следует видеть. Дани тяжело дышал. В конце концов он плюхнулся на траву. На его белом лице горели красные веснушки. Загар его совсем не коснулся – наверное, целое лето он плесневел в четырех стенах, перебирая струны гитары.
– Они что, схватились? – спросил Дани.
Жолт обозлился. Как можно таким примитивно-наивным словом определить то, что случилось! «Схватились»!
– Хорошо, что ты не прячешься в дремучем лесу, – пробормотал Дани. – Я убил полчаса, чтоб отыскать эту индейскую тропу.
Жолт не отозвался. Очень любопытно: даже тропу насилу нашел! Что же он вообще тогда видит?
– Полгода назад Зебу трясся от страха при виде какого-нибудь несчастного гуся, а теперь, как мешок с тряпьем, тряхнул громаднейшего эрделя. Здорово он развился! Правда?
– Что ты с ним делаешь?
– Развиваю в нем чувство злобы. Дергаю за уши или за хвост. Он может сделаться таким злобным, что готов будет броситься даже на меня.
– Вот идиотство! Дергать собаку за уши! Тьфу!
– Да ты просто не разбираешься в дрессировке, Дани.
– Я ужасно исстрадался, старик, – сказал Дани. – На завтрак мне подали барий. А барий я, знаешь ли, ненавижу.
– Ты ходил на рентген? Просвечивал внутренности?
– Да. Все время болит желудок.
– Ерунда. У меня дела посерьезней. Я заикаюсь, старик.
Дани ухмыльнулся:
– Ты взял их, конечно, на пушку! Спросил дядечку через забор: извините, мол, как пройти на Убойную улицу?
– Никаких пушек. Я не шучу.
– Неплохо. Идейка что надо. Школу побоку, и да здравствуют горы! Повезло тебе, что твой папочка врач.
– А мне на тебя наплевать.
Внутри у Жолта все задрожало, горло на какой-то миг напряглось, и он лихорадочно прислушался к себе. Но напряжение быстро прошло. «Ну конечно, – думал Жолт, – что спрашивать с Дани, если солнце ему кажется серым, косулю он принимает за зайца и на завтрак глотает барий. Жалко тратить на него время».
Жолт подозвал Зебулона, бросил свитер и приказал:
– Стереги!
– И он будет стеречь? – спросил Дани.
– Попробуй отнять!
Дани протянул руку. Зебулон издал грозное глухое ворчание, и все тело его напружинилось. Рука Дани приближалась. Зебулон примял свитер передними лапами, коротко тявкнул и встал.
– Зебу! – испуганно крикнул Дани. – Неужели ты смог бы…
– И еще как! – сказал Жолт. – Его давно уже не приходится дергать за уши. Он становится злым по команде. Ну что?
– Любопытно, – сказал Дани и устало прилег на траву.
– Почти все, что Зебулон делает, он делает для того, чтобы мне угодить. Знаешь, старик, когда я копаюсь иглой в его ранах, он стоит точно вкопанный и следит лишь за тем, чтоб меня случайно не рассердить. А когда я сержусь, он просто трясется от страха.
– А почему сейчас ты не заикаешься? – вдруг спросил Дани, приподнимаясь на локте.
– Это никому не известно, – помолчав, сказал Жолт.
– Что за черт! Просто так, ни с того ни с сего, у тебя отнимается язык? Я ни разу не слышал, чтоб ты заикался.
– Многие заикаются. Ты даже не представляешь, как много заик. У Восточного вокзала есть институт. Знаешь, какая там толчея? Как в продовольственном магазине.
– Отчего эта пакость бывает?
– Оттого, что человека оскорбляют. Например, ему говорят: ты гаденький хулиган.
– Взял бы да смазал разок за такое.
– Отцу?
– Это дело другое! Тогда все понятно!
– Ничего тебе не понятно. Беда не в том, что говорят, а в том, что ты этому веришь.
– Да ты свихнулся!
– Врач видит массу страданий, они его закаляют, и потому он мыслит очень решительно, без всякой чувствительности, – вот что сказал лечащий меня врач. Я и сам был свидетель: когда человек отдал концы – ведь ты понимаешь, что это значит, – врач сказал: он экзитировал, и все.
– Мой отец тоже мыслит решительно. Он ведь военный, – сказал Дани. – И зудит, все время зудит, что я мало ем и останусь вот таким лилипутом. Но ведь должны быть на свете и лилипуты! Правда? Так что на это мне наплевать.
Лоб Дани, однако, прорезала злая морщинка, – значит, ему было не наплевать.
– Сколько в тебе сантиметров?
– Откуда мне знать!
– Да ты ростом еще обставишь отца. Вот увидишь, мое предсказание сбудется.
Дани весь просиял:
– Вот была бы потеха! Я смеялся бы как помешанный.
Дани задумался.
– Не понимаю, как это… и сколько может оно продолжаться? – спросил он затем.
– Ты имеешь в виду заикание? Амбруш считает, что это от страха. Я квакаю от страха перед отцом.
Жолт мрачно смотрел перед собой.
– А кто такой Амбруш?
– Он меня лечит. Мой врач. Ну и голова этот Амбруш – блеск! А его лечение – сила. Можно ставить Знак качества. Я так считаю.
– Хочешь заморочить мне голову?
– Ни капельки. Это в самом деле захватывающе. Мы играем, занимаемся тестами. Знаешь, что такое тесты?
– Не очень.
– Например, так. Перед тобой кладут доску, а на ней разноцветные чернильные кляксы. И ты должен сказать про кляксу все, что взбредет тебе в голову. То есть что в этих кляксах ты видишь. Получаются самые разные и весьма любопытные фигуры. По-моему, это картины. Говорить можно что хочешь. Амбруш только смеется. Слушай, старик, посмотрел бы ты, как он смеется.
– А что ты увидел в кляксе?
– Смотрю я, к примеру, на такое пятно и говорю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75