В гостиной, наполненной неярким, пропущенным через розовый шелк абажура светом, было тепло и уютно, в углу горел электрический обогреватель, бросая на пол оранжевые блики.Хуанита указала на кресла.Соу Ха быстро прошла через всю комнату и села в кресло, в которое собирался сесть Терри Клейн. Терри это несколько озадачило: стараясь, однако, скрыть свое смущение, он подошел к другому креслу и собирался было уже расположиться в нем, как вдруг замер от удивления.В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на котором лежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц, наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в три фута на два с половиной.Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, и было просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него было насмешливое и высокомерное. Однако самым главным в портрете были глаза — глаза, выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того, чего он вследствие присущего ему цинизма лишен в своей жизни. Каким-то необъяснимым образом этот портрет от Альмы Рентон попал к женщине, которая выдает себя за вдову Мандры.— Ты собираешься заявить о своих правах на наследство? — спокойно спросила Соу Ха.В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.— Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочу конфетку.— Хочешь предъявить иск?— Кому? У него не осталось родственников, завещания тоже нет.— Ты уверена насчет родственников?— Да. У него было много любовниц, но жена была только одна. — Она выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала: — Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросила на Терри многозначительный взгляд.— Много любовниц, говоришь? — спросила она.— Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза в неделю, писала его портрет. Что ты! Была кассирша из ресторана, была контролерша из кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала — и ту красотку с богатым папашей, шофер которого доставлял ее со всяких там политических сходок прямо в объятия моего Джекоба, и ту девицу, продавщицу сигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин, он смеялся над ними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!Она взглянула на Соу Ха и заговорила невероятно быстро — слова, казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:— Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что он был одиноким, и когда они душой и телом отдавались ему, он становился еще более одиноким, на них это действовало подобно чарам, так удав завораживает кролика. Женщины в своем тщеславии склонны считать, что лед мужского одиночества непременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к нему! Он же к ним не шел никогда. Я относилась к нему точно так же, как и все остальные. Теперь же я другая. Я была его женой! Теперь я его вдова! Пусть эти любовницы попробуют прийти в суд, пусть попробуют со мной схватиться в открытую. Теперь не ускользнешь через черный ход, чтобы сесть в машину с шофером в ливрее, которая поджидает тебя около подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешь портрет. Теперь им всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытую схватку.Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно было заключить, что она все слышала.— Кто убил его? — спросила она.На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:— Как? Я думала, ты знаешь. Его убила любовница, та, что писала портрет. — В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими, казалось, в одно мгновение наполнилась комната.Соу Ха медленно поднялась с кресла.— Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине с твоим горем?Хуанита горько усмехнулась:— Моим горем… Будь он жив, горя было бы куда больше. Он собирался развестись со мной! Я — как мотылек на незажженной лампе — стоит включить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила его. Я одна действительно любила его, потому что понимала его. Понимать тех, кого любишь, — это у нас в крови. У кого у нас, спрашиваете? — она хмыкнула. — Никто не знает. Бывают дети без отцов. У меня же нет ни отца, ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же, как и Джекоб: только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив голос, сказала: — Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я не могу спокойно разговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной он потерял руку в бою. Он рассказывал мне о своих приключениях при свете луны, когда слова с особенной силой проникают в душу. Быть может, оттого, что я была такой молодой, я ужасно злилась на него из-за этих рассказов, но все то, что он говорил тогда, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду этого. И вот теперь со мной происходит то же самое: любимый мой умер, и боль настолько сильна, что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогда выброшусь из окна…Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому молодому человеку тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я вас не приглашала. Я рада вас видеть, но чувства свои подавлять не собираюсь. Я это никогда не делала и делать не буду. Женщина создана для чувств. Я знаю, что представительницы твоего народа говорят о терпении, о смирении и покорности, тогда как в вас самих чувства так и бурлят, вроде кипящей воды под крышкой чайника.Соу Ха перехватила взгляд Терри и кивнула головой. Уходя, она протянула руку Хуаните:— До свидания!Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступила назад и устало махнула рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71