Осторожно — из-за темноты — пересекла комнату, опустилась на колени перед белой стеной и прислонила свечу к плинтусу.
— Чуть подальше, — посоветовал Роджер.
— Заткнись! — огрызнулась Ласи. — Я делала это чаще тебя.
В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще до того, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовал человеческий запах нервного предвкушения.
Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечные выпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы на закате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна, обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо, неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.
— На что мы смотрим? — спросил я. — На то, как неумело красили стену?
— Говорил же я! — воскликнул Роджер. — Отодвинь немного.
Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появились слова…
Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чуть более темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается, если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.
К примеру, когда они сильно торопятся.
На стене появилось:
Как мИло что приДЕтся Съесть егО
Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен. Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, как мел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы. Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.
— Парень, это странно, — заметил Роджер.
— Обоняние самое чувствительное из наших ощущений, Роджер, — объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: к этилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкий запах.
Сделав один-единственный вдох, ваш нос в состоянии засечь одну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно в десять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, уверенно знал — надпись сделана кровью.
Хотя это была не только кровь. Отковырнув острым, как сталь, ногтем поверхностный, торопливо наложенный слой краски, я ощутил запах всех тканей человеческого тела. Железистый привкус крови смешался с мучнистым запахом костей, соленостью мышц, тухловатым запахом печени и этилмеркаптановои эманацией кожной ткани. Непрофессионалы прибегли бы к термину «хрящ».
Здесь были и другие, более резкие запахи — химических реактивов, с помощью которых пытались вывести надпись. Однако к тому времени, когда ее обнаружили, кровь уже глубоко впиталась в штукатурку, где и оставалась до сих пор. Ее закрасили, но буквы остались.
Нет, вы только подумайте: дешевая краска на водной основе? Что случилось с домовладельцами Нью-Йорка?
— Какого черта ты делаешь? — спросила Ласи.
Я повернулся и увидел, что все сидят и таращатся на меня. Надо же, я забыл, как нормальным людям не нравятся, когда кто-то принюхивается.
— Ну… — начал я, пытаясь найти приличное оправдание остатку рома в своем организме.
Что же сказать? Прозвенел звонок.
— Пицца прибыла! — Роджер вскочил и бросился к двери.
— Очень кстати, — пробормотал я.
У меня были основания чувствовать сильный голод.

6
ШАРИКИ ИЗ СЛИЗИ

У муравьев есть религия, и возникновению ее они обязаны шарикам из слизи. Все начинается с крошечного создания под названием Dicrocoelium dendriticum, но даже паразитологи не затрудняются его произносить. Мы говорим просто «ланцетовидная двуустка».
Как и большинство паразитов, двуустки зарождаются в животе. Живот — самое популярное место конечного «хозяина», как вы, может быть, заметили. А то! Что ни говори, в нем пища. В данном случае речь идет о коровьем животе.
Когда инфицированная корова откладывает «коровьи лепешки», как говорят у нас в Техасе, на пастбище вываливается множество яиц ланцетовидной двуустки. Ползет улитка и угощается коровьей лепешкой, любят они этим лакомиться. Яйца двуустки вызревают в животе незадачливой улитки и начинают буравить ее кожу, прокладывая себе путь наружу. К счастью для улитки, у нее есть способ защититься: слизь.
Слизь на коже улитки смазывает выбирающихся наружу двуусток, и таким образом улитка переживает их исход. Ко времени своего бегства двуустки оказываются заключены в шарики из слизи и неспособны самостоятельно передвигаться. Можете не сомневаться, по улиткам они не скучают.
Однако двуустки ничего не имеют против такого поворота событий. Более того, они хотят, чтобы их обволакивала слизь. Все это путешествие сквозь улитку для эволюции просто способ вымазать двуустку в слизи. Потому что теперь она готова для своего следующего хозяина — муравья.
А муравьи любят шарики из слизи. Шарики из слизи — деликатес, даже если внутри каждого несколько сотен двуусток. Поэтому раньше или позже какой-нибудь невезучий муравей наталкивается на шарик из слизи, съедает его и ползет себе дальше с полным брюшком паразитов. Оказавшись внутри муравья, ланцетовидные двуустки быстро организуются и обретают способность установить контроль над разумом своей жертвы. Возможно, вы спросите: «А что, у муравьев есть разум?» Трудно сказать. Однако у них есть крошечные пучки нервов, по сложности нечто среднее между человеческим мозгом и пультом дистанционного управления ТВ. Несколько дюжин двуусток занимают позицию в каждом из нервных пучков и начинают воздействовать на поведение.
Вот так у муравья с двуустками внутри и возникает религия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82