"Пресвятая троица, запальщик-то там и Мартинек тоже!" Переглянулись мы ну, думаю, надо бежать за новой командой, нам самим не справиться, и вдруг этот завал зашевелился и стал сам приподыматься, ну точь-в-точь, как земля, когда крот нору роет. "Матула, рычаг! - хрипит Мартинек из-под завала, - за мной Андрее". Мартинек-то, оказывается, держал па спине этот переломившийся переклад, да еще пробовал приподнять его вместе с навалившейся породой. Видеть самого не видно, только балки и камни в том месте чуточку сдвинулись...
Пепек оживился.
- Что тут было, дружище! Матула стоит как пень, никак сразу не поймет, а мы с Суханеком сломя голову кинулись руками разбрасывать камни, чтобы как-нибудь открыть переклад, что на Мартинека давил; а камни сверху все валятся и валятся! Уже видно стало крепильщика - он зубы оскалил да кряхтит, и тут только Матула сказал: "А-а", - и айда за рычагом. "Ребята,говорит Мартинек,- я больше не удержу". А Матула тут как тут и тащит целую стойку, будто карандаш какой; ладно, хоть за ухо не заложил. "Можешь подсунуть? - спрашивает Мартинек, точно они крепление ставят. - Так, еще немножко. Еще дальше, здесь места хватит. Просовывай, брат! Когда скажу, начинай поднимать". Ты понятия не имеешь, Станда, какая тяжесть на нем лежала! "Ну, давай", - говорит он, и Матула уперся плечом в стойку. Я, брат, такого в жизни не видывал! - воскликнул Пепек; от восхищения он не удержался и выпил.
- Да, я такого еще не видывал, - повторил он. - Матула поднимает стойку плечом, ноги у него от натуги трясутся, а переклад выпрямляется, завал приподнялся, и Матула отжимает все это - камень и дерево - назад к кровле. Черт, вот это сила! - засопел Пепек. - Я к нему на помощь, а Матула пыхтит: пшел, не мешай, мол, и один поднимает... своим плечом держит все шестьсот метров над нами! Скажу тебе, мы забыли и Адама и Мартинека, только на Матулу во все глаза глядим, рот разинув. До того это было... здорово, смущенно пробормотал Пепек.- Жаль, тебя там не было. А Мартинек уже выкарабкался наружу и говорит: "Подержи-ка еще, Франтик, там Андрее остался", - и снова нагнулся под тот переклад, протянув Андресу руку. Матула уже весь трясется, как студень, хрипит, из носу y него кровь льет ручьем, но он держит, не отпускает. И даже еще капельку приподнял; но Мартинек тем временем вытащил запальщика. Ну, только мы его выхватили трах! -стойка внизу подломилась, и весь завал снова осел на почву, Матулу на волосок не зацепило. Вовремя успели, - критически добавил Пепек. - Еще момент - и у Матулы с натуги, кажется, сердце лопнуло бы или еще что; он, брат, совсем синий стал и только хрипел. А Андрее легко отделался - только плечо помяло; но за Матулу мы перепугались- брякнулся наземь и, будто мокрая тряпка, распластался... Хорошо, кровь носом пошла, ему и полегчало; Ханс вытирал его собственной рубахой и чуть не целовал. Вот это была смена, мать честная! - вздохнул Пенек. - И первое, что сказал Андрее, было: "Видишь, Пепек, счастье, что я замухрышка и карлик, по крайней мере в этакую щелочку пролез". - Пепек с чувством высморкался. - Понимаешь, в чем штука! Все-таки образумился. А Матула, сказать по правде, спас Андреса... вот как все развязалось! Только Адам там остался...
Пепек угрюмо катал по столу крошки разбитыми в кровь пальцами.
- Выходит, и у него тоже все развязалось... да...
- А... будут продолжать работы... чтобы его хотя бы вытащить?
Пепек покачал головой.
- Какое там! Те трое давно задохлись, как мыши... Мы еще в душевой мылись - ясно, не до мытья нам было,- пришел Андрее и говорит: "Ребята, так и так, восемнадцатому конец пришел, работы на время там прекращены". Пласты будто бы в движение пришли, и всякое такое. Мы и сами видели, как в восемнадцатом кровля проломилась - рядом с Хансовым штреком; да и в кровле все время признаки такие были, что там еще что-нибудь случится; и потому решили подождать. Хотели сами твердо увериться, что больше ничего сделать нельзя. И дождались. Минут через семь вверху ухнуло, ну и произошел обвал; стойки, брат, ломались, как спички, и запальщик говорит: "Ну, ребята, теперь можно и по домам". Эю около половины восьмого было.
Пепек поскреб лохматую голову.
- А у Адама могилка, скажу тебе, Станда, - вагоны камня! Уж, верно, нога у него не торчит наружу, как тогда, когда я его напоследок видел. И все мне думается - когда же его отбойный молоток остановился? - вырвалось у Пепека, и он встал, лицо его сморщилось. - Я сейчас приду...
У Станды вдоль носа ползет детская слезинка.
Адам, Адам... Станда пытается представить себе его, длинного и сутулого, как он, уставясь куда-то, неподвижно глядит из глубоких глазниц, но вместо этого видит Адама с маской на голове, резиновый хобот раскачивается важно, с достоинством, Адам похож на какого-то бога со слоновьей головой - настоящее привидение. Или его отражение в стеклянном шаре - широкая расплющенная голова, точно ее кто-то сдавил, а под ней тоненькие ножки... "Как мало, собственно, мы о нем знали",- думает Станда, и горло его сжимается. Как мало знает человек о человеке - и все же, когда кто-нибудь умрет, то кажется, что умерла частица тебя самого.
Пепек вернулся, глаза у него красные, он усердно сморкается.
- Ты не думай, Станда, - подозрительно бормочет он, - мы сделали все, что могли, чтобы достать Адама, хотя он наверняка уже отдал душу богу. Ты не видел, что ребята выделывали, прямо голыми руками камни эти рвали; но когда Андрее сказал "назад", ничего нельзя было поделать. И после, как все рухнуло, никто не хотел с места тронуться; мы поставили лампочки около себя, чтобы осветить последний путь Адаму, и дед Суханек от всех нас по-шахтерски помолился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59