Деда Суханека засыпало, а он снова туда лезет; и он, видишь ли, вовсе не герой.
Или Мартинек. Ему на голову балка свалилась, а Мартинек почесался только и говорит, вот, черт возьми, силища какая, и снова как ни в чем не бывало берется за работу; и никто его героем не называет. А Станда валяется тут как барон и яички жрет-"герой", ничего не скажешь! Станде до ужаса совестно перед бригадой, он готов разреветься от стыда. Что ребята-то подумают - любой из них сделал в сто раз больше, - и это животное Матула, и горлопан Пепек; надо же, чтоб как раз с ним, со Стандой, это случилось!
Станда лежит уничтоженный, уставясь в потолок, руку дергает, она болит, но все равно, так ему и надо.
Что, собственно, я сделал геройского?-думает он пристыженно. Все время трусил! От страху чуть в штаны не наложил, с грехом пополам вывез несколько несчастных вагонеток; а потом по глупости, потому что до сих пор в шахте не пообтерся, взял и подставил лапы... и к тому же Хансену дорогу загородил тот еле отскочить успел! Это они называют геройством; а вот пойти с отбойным молотком в обрушенный штрек и обливаться потом в маске, как Адам или болтливый дед Суханек, - это не геройство, а всего лишь "самоотверженная работа". Станда подносит к глазам свою забинтованную левую руку. Вот оно-все твое геройство, на, подавись! И Станда почти с мстительным чувством колотит изуродованной рукой по груди. Вот тебе, пусть хоть больно будет! Господи Иисусе! Станда тихо взвыл от безумной боли и запихал в рот угол подушки, чтобы никто не.услыхал; из глаз градом брызнули слезы.
- К вам гости, - предупредительно говорит кто-то в дверях.
"Юный герой" быстро сел и вытер слезы.
- Кто... кто?
В дверях стоит толстая сестра, и вид у нее почти торжественный. Только бы не из ребят кто-нибудь,в ужасе думает Станда. Но уже издали доносится благоухание, и в комнату, склонив длинную шею, входин госпожа Хансен. В руках у нее большая охапка тяжелых роз, и она, остановившись посреди комнаты, ищет что-то взглядом.
- Стул! - спохватывается толстая сестра; вернувшись через минуту со стулом, она ставит его у постели Станды.
А Станда, открыв рот, таращит глаза на молодую шведку; он даже не замечает, что у него все еще текут слезы из глаз. Боже, как она прекрасна!
Госпожа Хансен порывисто села.
- Это вам, - сказала она по-немецки и торопливо положила розы Станде на одеяло. - За то, что вы сделали... что вы хотели сделать для Акселя. Благодарю вас.
Она говорила быстро, она все делает слишком быстро, и Станда еле успевает следить за ее речью.
Только теперь она подняла голову и улыбнулась; Станда поспешно поправил рубашку, распахнувшуюся на груди, и что-то пробормотал, но госпожа Хансен бросила на него взгляд, полный пристального внимания.
- Вам больно! Ложитесь, сейчас же ложитесь!
- Neiii, nein! - запротестовал Станда.
- Вы должны лечь! Аксель мне рассказал, что вы хотели удержать балку у него над головой... Это так мило с вашей стороны! Он мне и раньше о вас говорил - он часто о вас говорил. Аксель это... ну, вы ведь знаете и сами... - Она опустила глаза. - Я рада, что здешние рабочие его так любят. Он... ужасно славный, правда?
- Ja, - вздохнул счастливый Станда и натянул на себя одеяло до самого носа, чтобы не было видно, что он не брит.
- Он как маленький мальчик. Ведь вы его знаете. Аксель - настоящий ребенок. Когда вы с ним познакомитесь ближе... Вы, конечно, знаете, что он работает над каким-то изобретением для шахт?
- Ja.
- Ночи напролет, ночи напролет сидит и чертит; а днем торчит в шахте... Он ни за что не хотел показать мне, как там под землей. Не хочет взять меня с собой; говорит, шахтеры этого не любят, я имею в виду женщин в шахте... Это правда?
- Ja.
- Должно быть, там ужасно, в шахте. Я была учительницей; у меня было в школе двадцать чeловек детей, в горах над Вассияуре, совсем за Полярным кругом, знаете, где одни только олени и гномы; там я учила читать вот таких маленьких лапландцев. Они были удивительно милые и лукавые. Вы любите детей?
- Ja.
- Вы должны прийти к нам на чашку чая... потом, конечно, - улыбнулась она. - Я люблю вас за то, что вы любите Акселя. И вы хотели спасти ему жизнь, это просто чудесно с вашей стороны. Мы здесь так одиноки... Вы ведь знаете, почему мы уехали из Швеции, нет?
- Nein, - нерешительно сказал Станда.
- Отчасти... из-за некоторых взглядов Акселя, а главное из-за того, что он хотел на мне жениться. Он просто вбил это себе в голову, а семья хотела его отговорить. Тогда мы обвенчались и уехали... Все здесь к нам так замечательно относятся, но мне хотелось бы, чтобы Аксель больше общался с людьми, не так ли? Особенно теперь, когда... я не смогу уделять ему столько времени. Вы играете в теннис?
- Nein. К сожалению, нет.
- Жалко. Третьего дня вечером Аксель сказал, что он должен пойти в трактир к своей команде. Он ужасно радовался. Он рассказывал мне обо всех, какие вы славные и вообще. Господин Мартинек, господин Адам, потом Матула и остальные. Я очень, очень рада, что у него такие товарищи; как хорошо, что вы приняли его в свою компанию! Теперь он целыми днями напевает то, что слышал у вас... Ужасно фальшивит. Я когда-нибудь спою вам по-шведски или полапландски... после, понимаете?
- Ja, - восторженно пролепетал Станда, не отрывая глаз от подвижного девичьего лица; у нее чуточку раскосые глаза, но это необыкновенно ей идет.
- Меня зовут Хельга, - вдруг вырвалось у нее неожиданно, и она уставилась в окно своими русалочьими глазами. - Я так рада, что познакомилась с женами ваших товарищей - там, у ворот. Все так боятся за своих мужей... Скажите мне... по совести,, как друг: там... очень опасно? Я имею в виду тот штрек Акселя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59