Позванивала якорная цепь. С палубы доносились обычные портовые возглас
ы: «Вира, чертов банабак! Майна помалу!»
Наконец я открыл глаза. За иллюминатором блистало солнце, занявшее полов
ину неба и половину моря и как бы приблизившееся к земле. В его победоносн
ом свете качалась снаружи живая стена роскошной растительности.
На нее то тут, то там были брошены разноцветные мазки из киновари, чистейш
их белил и охры. Я закрыл глаза, помотал головой и, снова открыв глаза, убед
ился, что это не мазки масляной краски, а разбросанные по листве незнаком
ые цветы.
Ц «Что это? Ц спросил я себя и сел на койке. Ц Мираж? Или остров Таити? Или
райские острова Самоа?»
Нет, это не было ни миражем, ни островом Таити, ни галлюцинацией после мрач
ной ночи. Я услышал за иллюминатором хрипловатый голос второго помощник
а капитана:
Ц Ни-ко-го! Ц сказал он решительно. Ц Никого не спустим на берег. Ясно? Х
оть самого Шолом-Алейхема. Приказ правительства Абхазской республики! Т
очка! Так что можете полюбоваться Сухумом с палубы и не полировать себе к
ровь. Еще, даст бог, поживете на свете и увидите все, что вам надо увидеть, и
даже то, чего вам совсем не надо бы видеть.
Я быстро оделся и вышел на палубу. Блеск медных пластинок, набитых на ступ
еньки трапа, ослепил меня. Короткое головокружение заставило схватитьс
я за поручни.
С берега наплывали терпкие запахи, сливаясь с чуть ощутимым шелковистым
веянием роз.
Запахи то сплетались в тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то р
асплетались на отдельные волокна, и тогда я улавливал дыхание азалий, ла
вров, эвкалиптов, олеандр, глициний и еще множества удивительных по свое
му строению и краскам цветов.
Я решил сойти на берег в Сухуме, чего бы это ни стоило. И не только сойти, но
и остаться здесь.
Мне казалось, что если я сойду, то сбудутся мечты моего детства. Мечты о то
м, чтобы на худой конец хотя бы прикоснуться к ворсистым стволам кокосов
ых пальм, к изумрудной коре бамбука Ц всегда холодной и глянцевитой, к зе
мле, розовой от кораллового песка.
Такие мечты я, когда был еще мальчишкой, называл, подражая маме, «несбыточ
ными». Это слово я часто слышал от нее, когда она сердилась на отца. Она даж
е кричала на него. Когда же он, сгорбившись, покорно уходил из дому, чтобы и
збежать постоянных попреков, то мама плакала от жалости к нему и брала с м
еня слово, что я буду всю жизнь любить его и беречь, как ребенка. «Я не могу с
мотреть на его сгорбленную спину», Ц говорила она с отчаянием.
Но ни она, ни я и никто из близких не уберегли его. Это мучило маму до самой е
е смерти.
В детстве я, конечно, не испытывал никакой горечи от «несбыточного». Да и н
е мог испытывать. Я только догадывался, что это чувство очень грустное и ч
то оно, как однажды сказал отец, опустошает ни в чем не повинное человечес
кое сердце.
Когда я был уже восьмиклассником, я нашел в письменном столе у отца узкие
полоски бумаги, исписанные его рукой. Я смог разобрать только одну фразу
о том, что несравненно тяжелее пережить несбывшееся, чем несбыточное.
С тех пор слабая печаль о несбывшемся почти не оставляла меня, несмотря н
а мой внешне веселый характер. С тех пор меня в жизни привлекали больше вс
его такие случаи, обстоятельства и люди, которые оставляли ощущение пром
елькнувшей небылицы.
Я понял смысл отцовских слов и еще больше полюбил его, но уже на том страшн
ом отдалении, на каком мы с ним находились сейчас. Он лежал в потрескавшей
ся от засухи земле, среди колючего чертополоха на деревенском кладбище п
од Белой Церковью, а я скитался по свету один.
Мы навсегда потеряли друг друга. Но я еще хоть изредка мог вспоминать о не
м. А он меня не мог даже вспомнить.
Я твердо решил остаться в Сухуме. Но как это сделать? «Пестель» стоял на як
оре далеко от берега. Только две широкие турецкие лодки (их назвали «магу
нами») были пришвартованы к его борту. С них лебедкой грузили на «Пестеля
» обшитые холстиной тюки табака. На берег никого не пускали из-за объявле
нного абхазскими властями загадочного карантина.
Я пошел к капитану и сказал ему, что мне нужно, как сотруднику «Моряка», хо
тя бы на час съехать на берег. Капитан поморщился.
Ц Надо поговорить со смотрителем порта, Ц сказал он. Ц Тяжелый мужчин
а. Ну, все равно. Пойдемте.
Смотритель порта Ц человек с рыжими, как прокуренные усы, бровями Ц реш
ительно и грубо отказался пустить меня на берег.
Ц Кредит, Ц сказал он грозно, Ц портит отношения.
При чем здесь был кредит, я не понял.
Капитан настаивал, и смотритель порта, наконец, сдался.
Ц Можете выкатываться, Ц сказал он мне, Ц но только в том виде, в каком в
ы сейчас стоите передо мной. Без чемодана, без всякого барахла и даже без к
епки. И прямо отсюда на берег, не заходя в каюту.
Ц Почему? Ц спросил я, хотя прекрасно понял, что смотритель боится, как б
ы я не захватил в каюте деньги и не остался в Сухуме.
Ц Я имею привычку, Ц ответил он, Ц обижаться на лишние расспросы. Если с
огласны, спускайтесь в магуну. Она сейчас отвалит. А следующей магуной ве
рнетесь. Популярнее объяснить не могу.
Я слез в магуну по веревочному трапу. Пока я еще не представлял себе, как в
ывернусь из этого затруднения с Сухумом. Меня успокаивало лишь то, что вс
е деньги были при мне. Чемоданом я решил пожертвовать: там ничего ценного
не было, кроме трех чистых рубах. Рукопись своей первой повести, «Романти
ки», я оставил в Одессе.
В магуне першило горло от табачной пыли. Через борт лениво заглядывала м
алахитовая волна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15