В общем-то довольно глупая мысль, подумал Сэм. И тем не менее перед тем, как повернуть на север, к Уэстону, он снова издал крик, едва замечая сидевших в других машинах водителей и их пассажиров, взиравших на него сквозь стекла со столь неотступным вниманием, будто им наконец довелось наблюдать совокупление человека с животным. Замерший вскоре вопль сменила широкая, достойная Альфреда И. Ньюмена ухмылка, появившаяся на устах Дивероу сразу же, как только он нажал на акселератор и позади него столкнулись одновременно три машины.В смятенных чувствах он оказался уже после того, как покинул офис, где всю вторую половину дня провел один на один с гогучущей толпой из представителей обоего пола, являвшей собою высшее руководство семейной фирмы, которая оказалась бы по уши в дерьме, если бы собравшиеся не последовали в конце концов совету Сэма. Проблема заключалась не в преступных наклонностях его клиентов, а в глупости, которая оказалась неотделимой от их упрямства, и ожесточенная полемика с ними продолжалась до тех пор, пока Сэм не объяснил им, что если они не прислушаются к его словам, то могут искать себе другого поверенного, он же будет посещать поочередно каждого из своих нынешних подопечных, в какую бы тюрьму ни поместили их — его или ее, но только как частное лицо. Хотя вопрос и так был предельно ясен, Сэм тем не менее счел необходимым совершенно недвусмысленно подчеркнуть лишний раз, что, согласно закону, дедушки и бабушки не имеют права вводить своих внуков в состав совета директоров с жалованьем, исчислявшимся семизначной цифрой, если их славные отпрыски пребывают еще в возрасте от шести месяцев до двенадцати лет. Выдержав бурю ирландского негодования, Сэм, проклятый навеки за ущемление прав клана Донгалленов, бежал в изнеможении в свой любимый бар, что в двух кварталах от фирмы «Арон Пинкус ассошиэйтс».— Ах, Сэмми, малыш, — приветствовал его владелец питейного заведения, как только тот плюхнулся на стул, отстоявший дальше всех от двери. — Как вижу, денек выдался хлопотный. Я всегда чувствую, когда одного-двух стаканчиков целебного снадобья оказывается недостаточно и требуется добавить еще малость. Так что устраивайся у этого конца стойки.— Сделай одолжение, О'Тул, умерь свое ирландское словоизвержение: с меня хватит и тех чуть ли не трех часов, что я провел с твоими соплеменниками.— Позволю тебе заметить, Сэм, хуже этого ничего не может быть. Знаю я эту разновидность, ну тех, кто завел себе квартиру с двумя туалетами и может позволить себе нанимать таких, как ты. Пока еще рано, поэтому давай-ка налью я тебе твоего любимого и запущу телевизор, чтобы ты отвлекся от дел. Футбольного матча сегодня нет, поэтому я включу дневные новости.— Спасибо, Тули, — благодарно кивнул Дивероу, принимая напиток.Заботливый хозяин разыскал передававшуюся по кабельному телевидению информационную программу. Судя по живописанию добрых деяний некой неизвестной особы, этот телеканал занимался рассмотрением обыденных, затрагивающих интересы широких слоев тем.— Вот она, та женщина, чьи самоотверженность, милосердие и доброта делают время невластным над ней. Взгляните на ее лицо, хранящее следы ангельских поцелуев, даровавших ей вечную юность, загляните в глаза ее, неизменно ясные и в то же время непреклонные, — торжественно вещал звучным голосом диктор.Камера скользнула в сторону, и на экране появилась женщина в белом одеянии монахини. Она раздавала подарки в детской больнице в какой-то охваченной войной стране «третьего мира».— Зовут героиню нашей сегодняшней передачи сестрой Энни Милосердной, — продолжал диктор, растягивая гласные. — Это все, что известно нам о ней, и, как услышали мы из ее собственных уст, большего мир никогда не узнает. Каково ее настоящее имя, откуда она — окутанная загадочностью тайна, пронизанная, возможно, безысходной болью и неизбывным стремлением к самопожертвованию...— Тайна — как бы не так! — заорал в телеэкран Сэмюел Лансинг Дивероу, подскакивая от гнева. — Это я, а не ты, испытываю безысходную боль! Чертова кукла, ты слышишь меня?— Сэмми, Сэмми! — Размахивая обеими руками, кинулся к нему с криком вдоль стойки красного дерева Гэвин О'Тул, горя искренним желанием успокоить своего друга и клиента. — Заткни свою поганую глотку! Эта женщина, дьявол бы побрал ее, как-никак, святая, а мои завсегдатаи, сам понимаешь, не все протестанты. — Потянув к себе Дивероу через стойку, он, оглянувшись кругом, понизил голос: — Иисусе, кое-кто из них не согласится с твоими словами, Сэмми! Но не волнуйся: Хоган сумеет с ними справиться. Сиди смирно и помолчи!— Тули, ты не понимаешь! — вопил элегантный бостонский юрист, чуть не плача. — Она — вечная, неиссякаемая любовь моя! Девушка, о которой я так мечтал!— Это уже лучше. Много лучше, — прошептал О'Тул. — Продолжай в том же духе.— Видишь ли, она была шлюхой, а я спас ее!— Да перестань ты!— Она убежала с Дядюшкой Зио! С нашим Дядюшкой Зио. Он развратил ее!— С каким таким дядюшкой? О чем ты, черт тебя возьми, толкуешь, малыш?— Собственно говоря, это Папа Римский. Он заморочил ей голову и забрал ее с собой в Рим, в Ватикан...— Хоган, выстави отсюда этих ублюдков и закрой за ними дверь!.. А ты, Сэмми, уходи через кухню: через парадную дверь тебе не прорваться.Спеша на север, в Уэстон, по самой малолюдной и не перегруженной транспортом дороге, Сэм размышлял о том, что этот в сущности невинный эпизод и вызвал у него приступ острой депрессии. Разве мог ничего не подозревавший «мир» понять, что «тайна» не была вовсе тайной для больного от любви, полного обожания человека особого склада души!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34