Ее держали в ножных кандалах, как обычную преступницу, и ему было больно видеть стекающую по ее щиколоткам кровь. Никто не предложил ей ни помощи, ни утешения, хотя она в них сильно нуждалась. Он бы сделал это сам – если бы не понимал, что такое тяжкое путешествие было задумано как часть ее наказания.
«Наказания за что?» – спрашивал он себя в те времена.
Она была храбрая, умная, очень красивая и шла по жизни с такой благородной грацией, которую трудно ожидать от женщины в ее обстоятельствах. Всего семнадцати лет от роду, Кэтрин Каль уже успела овдоветь и только-только начала выздоравливать после трудных родов… Могут ли боги проявить большее жестокосердие?
«Могут», – думал Чосер.
Она не видела своего сына со дня его появления на свет. Кроме того, перед глазами Чосера все еще стояли строки, которые он только что писал под диктовку короля.
«Барон де Куси просит, чтобы союз между нашими семьями был скреплен другим, между его кузеном бароном де Бенуа и „англичанкой, занимающей высокое положение“, под кем, я полагаю, он имеет в виду женщину, близкую к нашей семье. А какая родственница может быть ближе собственной дочери? Вам известно, Ваше Святейшество, с какими трудностями мы столкнулись при организации достойного брака для нашей энергичной Изабеллы; я избавлю вас от подробного изложения всех связанных с этим делом щекотливых моментов, поскольку, уверен, они уже дошли до ваших ушей. Не хотелось бы, чтобы брак Изабеллы и де Куси пострадал из-за неудачи в отношении его кузена, к которому он, похоже, питает удивительно нежные чувства».
Бенуа, кузен де Куси, лицемерный, грубый трус, буквально впадающий в ярость, если что-то шло не по его желанию. То, что король собирался выдать за него изумительную Кэт, казалось чем-то просто… нечестивым.
«Однако у него больше нет взрослых дочерей, – осознал Чосер. – Он, наверно, каким-то образом наколдовал себе вторую специально, чтобы с ее помощью скрепить брак Изабеллы».
Королева больше рожать не могла; дети короля и его любовницы Алисы Перрер еще малыши. Джоанна умерла, унесенная первой волной чумы, в 1348 году, после сражения при Креси.
Надеяться на лучшее, ну и ну! Испорченной, высокомерной Изабелле исполнилось тридцать три, и, несмотря на пять попыток пристроить ее, она все еще была не замужем; это противоестественно.
«Но не так противоестественно, – подумал Чосер, – как то, что угрожает ее сводной сестре».
* * *
Все белье с постели мужа Эмили Купер скатала в ком и сожгла в камине – как советовал лекарь. Однако одно одеяло оставила; оно ей самой понадобится. Гробовщики пришли за трупом Купера меньше часа назад, с замотанными лицами, в темных капюшонах.
– Не воображайте, будто это вам поможет, – говорила она, когда они выносили тело ее покойного мужа, и даже вышла следом за ними на улицу, продолжая «каркать». – Я видела немало гробовщиков, которые умерли, уж как они только ни заматывались, чтобы защититься от чумы!
Люди в капюшонах не отвечали, поскольку не понимали по-английски. В конце, когда повозку накрыли куском ткани, чтобы не пугать живых видом мертвеца, один из них прошаркал к ней и спросил на ненавистном французском, который она едва понимала:
– Тот, что умер, ваш супруг?
– А?
– Вы вдова?
– Да.
– Тогда идите во дворец, – продолжал человек, по-прежнему по-французски. – За мужа вам полагается пенсия.
Он слегка поклонился, повернулся и забрался на сиденье кучера.
«Пенсия». Это она поняла. И «дворец». Сосчитав монеты, оставшиеся в кошельке мужа, и обнаружив, что их совсем мало, вдова решила последовать данному ей совету. Набросила на плечи шаль, покинула гетто и, в поисках милосердия, направилась в сторону величественного обиталища Папы.
Узкие улицы Авиньона напомнили ей Лондон; когда-то она была там с мужем, ездила к его сестре, которая вышла замуж за слугу одного из отдаленных родственников короля и теперь жила в прекрасном доме, стряпала на господ. Это воспоминание породило укол зависти: сестра мужа проводила свои дни на каменных полах, а не на плотно утрамбованной земле Эйама. Тем не менее Эйам был родиной Эмили, и она сильно скучала по деревне.
– Пенсия, – сказала она охраннику у ворот папского дворца.
Рядом с высокими белыми башнями богато украшенного дворца этот охранник в своем красном плаще казался совсем маленьким. Он проворчал что-то и ткнул рукой вправо. Поплотнее закутавшись в шаль, Эмили пошла вдоль периметра дворца. Под ногами хрустел гравий; этот звук отвлекал ее внимание – до тех пор, пока она не услышала конский топот по булыжной мостовой. Посмотрев в направлении звука, она увидела скачущий во внутренний двор отряд гонцов под знаменем короля Эдуарда.
Она метнулась в тень и затаилась там, но потом поняла, что это глупо, и снова вышла на солнце. Что им, больше делать нечего, как искать ее, спустя столько-то лет? Выглядели всадники очень представительно, в блестящих доспехах, на прекрасных конях, и в ней пробудилась острая тоска по Англии; какими близкими казались ей эти люди, как легко она могла бы их понимать!
Никому и в голову не пришло бы, что она жена браконьера, – для них она была бы просто еще одной неприметной старой женщиной, нуждающейся в подаянии. Ее сердце затосковало по дому. Переправиться через Ла-Манш – это дорого и опасно, но в Авиньоне у нее больше нет ничего, да и во всей Франции, если уж на то пошло. Никаких родственников, а единственный более или менее знакомый человек – еврей лекарь, сам скрывающийся от английского правосудия…
Пока мимо во всей своей красе скакал отряд англичан, ужасная мысль зародилась в сознании Эмили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156