В саду у них.
Петрович . А как ты туда попал?
Елеся . Через забор, друг.
Петрович . Шабаш! Пропала твоя голова.
Елеся . Ох, не пугай, я и так пуганый.
Петрович . Непоказанная дорога – вот что! Тут с их стороны большая придирка.
Елеся . Придирка?
Петрович . Но и с нашей крючок есть.
Елеся . Какой, скажи, друг?
Петрович . Ты держись за одно, что ногами ты стоял на общественной земле.
Елеся . На общественной?
Петрович . На общественной. А только губы в сад протянул.
Елеся . Облегчение?
Петрович . Большое.
Елеся . Спасибо, приятель! Чай за мной.

Уходят в калитку. Анна Тихоновна и Настя сходят с крыльца.

Явление двенадцатое

Анна , Настя .

Настя . Ах, тетенька, голубок! Вот бы поймать!
Анна . Лови, коли тебе хочется. Дитя ты мое глупое, беда мне с тобой. Не с голубями тебе, а с людьми жить-то придется.
Настя . Улетел. (Снимает с головы небольшой бумажный платок.) Ах, этот платок, противный! Сокрушил он меня. Такой дрянной, такой неприличный, самый мещанский.
Анна . Что делать-то, Настя! Хорошо, что и такой есть. Как обойдешься без платка!
Настя . Да, правда. От стыда закрыться нечем.
Анна . Ох, Настя, и я прежде стыдилась бедности, а потом и стыд прошел. Вот что я тебе расскажу: раз, как уж очень-то мы обеднели, подходит зима, – надеть мне нечего, а бегать в лавочку надо; добежать до лавочки, больше-то мне ходить некуда. Только, как хочешь, в одном легком платье по морозу, да в лавочке-то простоишь; прождешь на холоду! Затрепала меня лихорадка. Вот где-то Михей Михеич и достал солдатскую шинель, старую-расстарую, и говорит мне: «Надень, Аннушка, как пойдешь со двора! Что тебе дрогнуть!» Я и руками и ногами. Бегаю в одном платьишке. Побегу бегом, согреться не согреюсь, только задохнусь. Поневоле остановишься, сердце забьется, дух захватит, а ветер-то тебя так и пронимает. Вот как-то зло меня взяло; что ж, думаю, пускай смеются, не замерзать же мне в самом деле, – взяла да и надела солдатскую шинель. Иду, народ посмеивается.
Настя . Ах, это ужасно, ужасно!
Анна . А мне нужды нет, замер(з) совсем стыд-то. И чувствую я, что мне хорошо, руки не ноют, в груди тепло, – и так я полюбила эту шинель, как точно что живое какое. Не поверишь ты, а это правда. Точно вот, как я благодарность какую к ней чувствую, что она меня согрела.
Настя . Что вы говорите, боже мой!
Анна . Вот тут-то я и увидела, что человеческому-то телу только нужно тепло, что теплу оно радо; а мантилийки там да разные вырезки и выкройки только наша фантазия.
Настя . Тетенька, ведь вы старуха, а я-то, я-то! Я ведь молода. Да я лучше… Господи!
Анна . А вот погоди, нужда-то подойдет.
Настя . Да подошла уж. Уж чего еще! я последнее платье заложила, вот уж я в каком платке хожу. А давеча, тетенька, побежала я в ту улицу, где Модест Григорьич живет, хожу мимо его дома, думаю: «Неужто он меня совсем забыл!» Вот, думаю, как бы он увидел меня из окна или попался навстречу; а про платок-то и забыла. Да как вспомнила, что он на мне надет, нет уж, думаю, лучше сквозь землю провалиться, чем с Модестом Григорьичем встретиться. Оглянулась назад, а он тут и был; пустилась я чуть не бегом и ног под собой не слышу. Оглянусь, оглянусь, а он все за мной. Платок-то, платок-то, тетенька, жжет мне шею, хоть бы бросить его куда-нибудь. А потом взглянула на башмаки. Ах!
Анна . Ну вот, видела ты, наконец, своего Модеста Григорьича?
Настя . Да, видела. Думала, что, бог знает, как обрадуюсь, а только испугалась да сконфузилась.
Анна . Кто он такой, скажи ты мне!
Настя . Да я не знаю.
Анна . Вот хорошо! Хотела замуж идти, а за кого – не знаешь.
Настя . Да он милый такой.
Анна . Все ж таки хоть звание-то его знать надо.
Настя . Как это? Вот который с портфелем все ходит.
Анна . Чиновник?
Настя . Так, кажется.
Анна . И он хотел жениться на тебе?
Настя . Да. Маменька крестная хотела приданое дать.
Анна . Он тебя любит?
Настя . Ох! Очень, очень любит.
Анна . Ты почем это знаешь?
Настя . Как же мне не знать! Он мне, бывало, в уголке потихоньку каждый день про свою любовь говорил.
Анна . Только про любовь?
Настя . Да. У маменьки крестной ни о чем другом в доме и разговору не было. Только про любовь и говорили, – и гости все, и она сама, и дочери.
Анна . Можно богатым-то про любовь разговаривать, им делать-то нечего.
Настя . Ах, как жаль, что у меня денег нет.
Анна . Ну, а если б были, что ж бы ты сделала?
Настя . Вот что: наняла бы хорошенькую квартирку, маленькую, маленькую, только чистенькую; самоварчик завела бы, маленький, хорошенький. Вот зашел бы Модест Григорьич, стала бы я его чаем поить, сухарей, печенья купила бы.
Анна . Ну, а дальше что?
Настя . Дальше – ничего. Ах, тетенька, вы представить себе не можете, какое это наслаждение – принимать у себя любимого человека, а особенно наливать ему чай сладкий, хороший! Вот он пишет, что нынче же придет к нам. Что мне делать, уж я и не знаю.
Анна . Помилуй, до гостей ли нам.
Настя . Дяденька идет.

Анна и Настя быстро уходят в дом. Крутицкий проходит за ними, не останавливаясь. Мигачева выбегает из своей калитки, за ней выходят Елеся и Петрович . Фетинья выходит из лавки.

Явление тринадцатое

Мигачева , Елеся , Петрович , Фетинья , потом Крутицкий , Анна , Настя .

Мигачева . Пришел, матушка, пришел. Что-то он принес – вот любопытно.
Фетинья . Потерпи, узнаем. Куда торопиться-то!
Мигачева . Каково терпеть-то! Неужли он в самом деле деньги принес.
Петрович . Кто ж его знает; человек темный, аред как есть.
Елеся . Алхимик.
Мигачева (подбегая к окну) . Бранятся что-то.

Выходят из дома Крутицкий , Анна , Настя .

Крутицкий .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22