Одна — физически великолепное животное; другая только с нежным лицом и идеально прелестная, как лесной эльф. И глядя я всплеснул руками и с горечью подумал, какую ошибку я сделал в выборе. В глубине эгоизма, составлявшего всегда часть моей натуры, я теперь положительно верил, что я мог бы жениться на Мэвис Клер, не допуская мысли, что все мое богатство оказалось бы бесполезным для этой цели, и что я мог бы с одинаковым результатом предполагать добыть звезду с неба, как и одержать победу над женщиной, которая могла основательно читать мою натуру и которая никогда бы не спустилась до уровня денег со своего интеллектуального трона, — нет, хотя бы я был монархом многих народов!
Я взирал на крупные спокойные черты Афины-Паллады, и белые глазные яблоки мраморной богини, казалось, в свою очередь, глядели на меня с бесчувственным презрением. Я оглядел кругом комнату и стены, украшенные мудрыми словами поэтов и философов, словами, напоминавшими мне об истинах, которые я знал, а между тем никогда не применял практически; и вдруг мои глаза упали на угол вблизи письменного стола, где горела маленькая тусклая лампада. Над лампадой висело Распятие из слоновой кости, белевшее на драпировках из темно-красного бархата; под ним, на серебряной подставке находились песочные часы, из которых сыпался песок блестящими крупинками, и вокруг маленького алтаря было написано золотыми буквами: «Настоящее — благое время». Слово «настоящее» было крупнее, чем остальные. «Настоящее» было, очевидно, девизом Мэвис — не терять момента, но работать, молиться, любить, надеяться, благодарить Бога, быть довольной жизнью — все в «Настоящем», и не сожалеть о прошедшем, не предугадывать будущее, но просто делать лучшее, что только может быть сделано, и представить все остальное с детским доверием Божественной Воле. Я в беспокойстве поднялся и пошел по дорожке, по которой прошли в сад моя жена и Мэвис. Я нашел их у клетки сов-Атеней; главная сова, по обыкновению, с важностью фыркала и топорщила перья от негодования. Сибилла повернулась, увидев меня; ее лицо было ясно и улыбалось.
— Мисс Клер независима в своих мнениях, Джеффри, — сказала она. — Она не побеждена князем Риманцем, как большинство. Факт тот, что она только что призналась мне, что он ей не совсем нравится.
Мэвис покраснела, но ее глаза встретились с моими с бесстрашной прямотой.
— Я знаю, что не следует говорить того, что думаешь, — прошептала она как-то смущенно, — в этом мой большой недостаток. Пожалуйста, простите меня, м-р Темпест. Вы сказали мне, что князь — ваш лучший друг, и, уверяю вас, я была чрезвычайно поражена его внешностью при первом взгляде… Но потом, когда я немного присмотрелась к нему, во мне явилось убеждение, что он не совсем тот, чем кажется.
— Точно так же он сам говорит про себя, — ответил я, слегка засмеявшись. — Я думаю, у него есть тайна, и он обещал мне как-нибудь ее пояснить. Но мне досадно, что он вам не нравится, мисс Клер, так как вы ему нравитесь.
— Может быть, когда я встречу его снова, мой взгляд изменится, — сказала ласково Мэвис, — а теперь… Ну, не будем об этом больше говорить! В самом деле, с моей стороны было неделикатно высказывать такое мнение о человеке, к которому вы и леди Сибилла чувствуете большое расположение. Но что-то, казалось, заставило меня, почти против моей воли, сказать то, что я только что сказала.
Ее добрые глаза глядели огорченно и смущенно, и, чтобы успокоить ее и переменить тему, я спросил, не пишет ли она что-нибудь новое.
— О да, — ответила она, — я никогда не ленюсь. Публика очень добра ко мне, и, прочитав одну мою вещь, она немедленно требует другую, так что я очень занята.
— А что же критики? — спросил я с большим любопытством.
Она засмеялась.
— Я никогда не обращаю на них ни малейшего внимания, — ответила она, — исключая, когда они настолько запальчивы и слепы, что пишут ложь обо мне: тогда я, естественно, беру смелость опровергать эту ложь — или посредством личного объяснения, или посредством моих адвокатов. Кроме запрещения вводить публику в ложное представление о моем труде и целях, я не имею никакой вражды против критиков. Обыкновенно они — бедные труженики и страшно борются за существование. Я часто помогала некоторым из них так, чтобы они этого не знали. Один из моих издателей прислал мне на днях рукопись одного из моих злейших врагов прессы и заявил, что мое мнение решит ее судьбу; я прочла ее и, хотя работа была не из блестящих, но довольно хорошая, я, как только могла, горячо расхвалила ее и настаивала на ее издании с условием, чтобы автор никогда не узнал, что я имела решающий голос. Эта книга недавно вышла из печати, и я уверена, что она будет иметь успех.
Она остановилась и, сорвав несколько темно-красных роз, подала их Сибилле.
— Да, критикам очень плохо, ужасно плохо платят, — продолжала она задумчиво. — Нельзя ожидать, чтобы они писали панегирики пользующемуся успехом автору, когда они сами не имеют успеха: чем иным может быть подобная работа, как не желчью и полынью. Я знакома с бедной маленькой женой одного из них и оплатила счет ее портнихи, потому что она боялась показать его своему мужу. Спустя неделю он разнес мою последнюю книгу в газете, где он сотрудничает, и получил за свой труд, я полагаю, около гинеи. Конечно, он ничего не знал относительно своей маленькой жены и ее докучливой портнихи, и никогда не узнает, потому что я взяла с нее слово сохранить секрет.
— Но зачем вы делаете подобные вещи? — спросила удивленная Сибилла. — Если бы я была на вашем месте, я бы не препятствовала его жене впутаться в гражданскую палату за свой счет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145