За его свитой следовал белоснежный паланкин, несомый девушками, увенчанными лилиями. Кто занимал его?.. Какая драгоценность его страны заключалась там? Я был охвачен необыкновенным желанием узнать это. Я следил за белой ношей, приближающейся к пункту моего наблюдения; я видел, что жрецы расположились полукругом на набережной реки. Царь был в середине, а волнующаяся, шумящая толпа — вокруг; раздался звон медных колоколов, смешавшийся с барабанным боем и резкими звуками тростниковых труб, и среди света горящих факелов белый паланкин был поставлен на землю. Женщина, одетая в блестящую серебряную парчу, вышла оттуда, как сильфида из морской пены, но она была закрыта покрывалом; я не мог различить очертания ее лица, и острое разочарование в этом было настоящей мукой для меня. Если б я только мог увидеть ее, думалось мне, я узнал бы нечто, о чем до сих пор никогда не догадывался!
— Подними, о, подними скрывающее тебя покрывало, дух Города Прекрасного! — молил я внутренне. — Так как я чувствую, что прочту в твоих глазах тайну счастия!
Но покрывало не поднялось… Музыка производила варварский шум в моих ушах… Блеск яркого света ослеплял меня, и я чувствовал, что погрузился в темный хаос, где, как я воображал, я гнался за луной, которая летела передо мной на серебряных крыльях, затем… Звук могучего баритона, распевавшего легкую песенку из современной оперы-буфф, смутил и поразил меня, и в следующую секунду я уже дико уставился на Лючио, который, свободно развалившись в своем шезлонге, весело напевал ночному безмолвию и пустынному пространству песчаного берега, перед которым неподвижно стояла наша барка. С криком я бросился на него.
— Где она? — воскликнул я. — Кто она?
Он взглянул на меня, не отвечая, и, загадочно улыбаясь, высвободился из моих рук. Я отодвинулся, растерянный и содрогаясь.
— Я видел все, — пробормотал я, — город… жрецов… народ… царя… все, кроме ее лица. Отчего оно было скрыто от меня?
И невольно настоящие слезы навернулись мне на глаза. Лючио следил за мной, видимо, забавляясь.
— Какой бы вы были «находкой» для первоклассного «спирита»-обманщика, проделывающего свои фокусы в культурном и легко поддающемся одурачиванию лондонском обществе! — заметил он. — На вас, по-видимому, преходящее видение произвело могущественное впечатление.
— Вы хотите сказать мне, — с жаром говорил я, — что то, что я сейчас видел, не более, как мысль вашего мозга, переданная моему?
— Несомненно, — ответил он. — Я знаю, каким был «Город Прекрасный»! И я был в состоянии нарисовать его вам на холсте моей памяти и представить его, как законченную картину, вашему внутреннему зрению, так как у вас есть внутреннее зрение, хотя, как большинство людей, вы пренебрегаете этой способностью и не осознаете ее.
— Но кто она была? — упрямо повторил я.
— «Она» была царская фаворитка. Если она скрыла свое лицо от вас, как вы жалуетесь, я очень сожалею, но, уверяю вас, это не была моя ошибка. Идите спать, Джеффри; вы выглядите расстроенным. Вы дурно воспринимаете видения, между тем они гораздо лучше действительности, поверьте мне.
Я как-то не мог ему ответить. Я быстро оставил его и сошел вниз, чтобы заснуть, но все мои мысли были жестоко спутаны, и я более, чем когда-либо, был подавлен чувством усилившегося ужаса — чувством, в котором таилась какая-то неземная сила. Это было мучительное ощущение, оно временами заставляло меня убегать от взгляда глаз Лючио; иногда, в самом деле, я почти трусил перед ним: так велик был неопределенный страх, испытываемый мною в его присутствии. Мне это не было внушено видением «Города Прекрасного», потому что это, в конце концов, было только явлением гипнотизма, как он мне сказал, и как я с радостью себя убедил. Но вся его манера внезапно начала поражать меня, как она никогда раньше меня не поражала.
Если в моих чувствах в нему медленно происходила какая-то перемена, то, несомненно, и он изменился ко мне. Его властное обращение сделалось еще более властным; его сарказм — более саркастическим; его презрение к человечеству обнаруживалось более открыто и выражалось чаще. Однако я восхищался им так же, как всегда; я наслаждался его разговорами, какими бы они ни были — острумными, философскими или циничными. Я не мог представить себя без его общества. Тем не менее сумрак моего духа увеличивался; наша нильская экскурсия сделалась для меня бесконечно томительной — до такой степени, что прежде, чем мы достигли половины пути нашей поездки по реке, я стал страстно желать возвратиться и окончить путешествие.
Инцидент, случившийся в Люксоре, еще более усилил это мое желание.
Мы оставались там несколько дней, исследуя область и посещая развалины Фив и Карнака, где были заняты раскопкой могил. Однажды был обнаружен нетронутый красный гранитный саркофаг: в нем находился покрытый богатой живописью гроб, который был раскрыт в нашем присутствии и содержал в себе тщательно изукрашенную мумию женщины. Лючио показал себя сведущим в чтении иероглифов и перевел кратко и точно историю тела, написанную внутри гроба.
— Танцовщица при дворе царицы Аменартесы, — объявил он мне и нескольким заинтересованным зрителям, окружавшим саркофаг, — которая по причине многих грехов и тайных преступлений, сделавших ее жизнь нестерпимой и ее дни полными развращенности, умерла от яда, принятого из собственных рук по приказанию царя и в присутствии исполнителей закона. Такова история леди, сокращенная. Конечно, есть много других деталей. По-видимому, ей был всего двадцатый год. Но, — и он улыбнулся, оглядывая свою маленькую аудиторию, — мы можем поздравить себя с прогрессом по сравнению с этими, чрезмерно строгими, египтянами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145