Мы взяли раненого за руки и потащили вверх по наклонной палубе. Штейнер ногой открыл первую попавшуюся дверь.
Там находилось нечто вроде бара: стойка, высокие табуретки, мягкие сиденья и столы, привинченные к полу. За одним из столов в углу сидел немецкий морской офицер. Он был в военной форме и при фуражке; мне не нужно было смотреть на золотой галун и ряды наградных лент, чтобы понять, что он и есть капитан III ранга Карл Ольбрихт. Мало того, он был затянут в ортопедический корсет, подбородком упирался в какую-то алюминиевую подставку, а в руках сжимал бутылку рома и стакан.
Я пинком закрыл дверь. Наступила жуткая тишина.
– Входите, господа, – сказал Ольбрихт по-немецки. – Прошу.
Он был явно навеселе.
– Извините, что не встаю, но, к сожалению, мой позвоночник и одна нога поддерживаются разного рода стальными подпорками. Это делает жизнь достаточно трудной даже в лучшие времена. А в таком положении – невыносимой. Что происходит?
– Капитан Ольбрихт, – сказал Штейнер. – Я унтер-офицер Штейнер, дивизия «Бранденбург». Это – полковник Морган, британский офицер. Мы прибыли на спасательной шлюпке с острова Сен-Пьер, чтобы попытаться выручить вас.
Ольбрихт по-совиному посмотрел на меня:
– Британский? Значит, мы проиграли войну?
– Долго объяснять. С нами американский офицер, майор Фитцджеральд. Он тяжело ранен. Нам придется оставить его здесь, пока мы не выясним обстановку.
Капитан Ольбрихт был сбит с толку и ничего не ответил. Когда мы вошли на палубу, я сперва не увидел «Оуэна Моргана» – шлюпка затерялась где-то среди волн. Затем она появилась в поле зрения – неожиданно близко, но не там, где я думал.
Теперь она пыталась подойти с кормы «Гордости Гамбурга», которая, как я говорил, была в воде. Вдруг я понял, что задумал Эзра. Он провернул лихой и опасный трюк, выходку, дающую надежду на успех, – направил «Моргана» прямо в бортовое ограждение, въехал носом на палубу и стал удерживаться на месте с помощью двигателей. Люди на «Гордости Гамбурга», казалось, были слишком ошеломлены, чтобы понять происшедшее. И тут Штейнер привел их в чувство.
Он вскарабкался по покатой палубе и начал раздавать направо и налево увесистые тумаки и зуботычины:
– Шевелитесь, черт побери! Скорее!
Очнувшись, люди двинулись, скользя по палубе на задницах. Я видел, как человек пять-шесть перелезли через борт в спасательную шлюпку, а потом море снова ее оттащило.
Прилив начал быстро спадать; я заметил, как показался из воды верх бортового ограждения в том месте, где раньше он скрывался под водой полностью. У Эзры оставалось немного времени, а сколько именно – было понятно. Он зашел снова, направив нос на палубу, и еще с полдесятка человек спаслись, перебравшись в шлюпку. Оставалось только трое стоявших по пояс в воде, когда он стал готовиться к новому заходу. Я схватил Штейнера за руку и крикнул:
– Отправим Фитцджеральда, эта посудина долго не продержится!
Мы вернулись в салон. Фитцджеральд все еще не пришел в себя, а Ольбрихт успел поднабраться еще крепче.
– Пора идти, – сказал, обращаясь к нему, Штейнер. – Спасательная шлюпка – у кормы.
– Идти? – переспросил Ольбрихт. – Куда идти, братец? Я и встать-то не могу. Весь на струнах и пружинах...
– Не спорь, – сказал я Штейнеру. – Отнесем Фитцджеральда в шлюпку и вернемся за ним.
Мы бережно подняли американца с двух сторон и вышли на палубу. Шлюпка еще стояла в ожидании, и, как только мы двинулись, я увидел Гранта, поднимающегося к нам по покатой палубе.
И тут судьба подставила нам подножку: накатила огромная волна, качнула «Гордость Гамбурга» так, что палуба накренилась еще сильнее, и мы потеряли равновесие. Я был рядом с бортом, и мне удалось ухватиться за него одной рукой, придерживая другой Фитцджеральда.
А Штейнер скатился по покатой плоскости, перелетел через борт и упал в воду, где уже был и Грант. «Оуэна Моргана» снова отнесло, и Эзра отчаянно пытался с помощью двигателей удержать шлюпку подальше от кормы. Гранта и Штейнера отнесло в сторону шлюпки. В море им на помощь полетели спасательные концы. Кто их бросил, я не видел, – немцы или американцы. Это была одна команда. Они спасали товарищей, попавших в беду.
И снова Эзра сманеврировал, но было поздно: отлив сделал свое дело, бортовое ограждение «Гордости Гамбурга» выступило из воды, корма потихоньку открывалась тоже. Попади «Морган» под высокий кормовой подзор старой посудины – и беды не миновать.
Я взял Фитцджеральда под мышки и стал, пятясь, подниматься по покатой палубе. Это оказалось легче, чем я думал, а может быть, я уже не чувствовал усталости и боли, оказавшись за порогом нервного напряжения. Я открыл дверь салона и втащил Фитца внутрь. Ольбрихт сидел на прежнем месте.
– Я думал, меня бросили, – заметил он.
– Я тоже, – мрачно ответил я.
Я отодрал сиденья стульев и соорудил из них нечто вроде подстилки, уложил Фитцджеральда и опять вышел наружу. Море бушевало по-прежнему, впадины между волнами были настолько глубокими, что «Оуэн Морган» то и дело пропадал из виду.
Эзра отошел на добрых пятьдесят ярдов, и я понимал почему. Теперь, когда начался отлив, со всех сторон из воды выступали черные клыки утесов – смертельная ловушка для всякого, кто отважился бы зайти в эти места.
А Эзра Скалли был не дурак. Он уже сотворил чудо – приблизился к самому опасному из рифов в островной группе пролива Ла-Манш, с наскоро собранной командой и при ветре ураганной силы, и спас двадцать четыре жизни. Не следовало больше испытывать судьбу.
Он помахал мне из рулевой рубки. Я ответил ему тем же. «Оуэн Морган» повернул и отправился в медленный и тяжкий обратный путь на Сен-Пьер по штормовому морю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61