Ланц и Обермейер заняли свои места у пулемета, так что спорить было не о чем. Я забрался в кабину грузовика рядом с Шелленбергом, и мы последовали за бронетранспортером, выдерживая дистанцию. Когда Шмидт прибавил газу, из-под гусениц бронемашины полетели комья грязи и щебенка – дорога была сильно разбита.
Пулемет у ворот открыл огонь, когда мы находились еще ярдов за сто, но бронетранспортер принял этот удар на себя. Пули рикошетом отскакивали от брони, не причиняя вреда.
Ланц и Обермейер палили в ответ, но без особого успеха. Пули вязли в мешках с песком, вспарывая их и поднимая пыль, из-за которой мы не могли толком ничего разглядеть.
Бронетранспортер ударил тараном по воротам на скорости около пятидесяти миль в час и сорвал их с петель. Машина затряслась, снизив скорость; дистанция между грузовиком и бронемашиной уменьшилась вдвое; когда мы миновали пулеметное гнездо, Шелленберг, державший наготове ручную гранату, высунул и швырнул ее туда, где сквозь пыль виднелись бледные физиономии эсэсовцев.
От взрыва грузовик качнулся; мы с ревом влетели в гранитную арку с выбитой на ней викторианской короной и датой – «1856 г.», и запрыгали, как на ухабах, прямо по сбитым с петель воротам.
Бронетранспортер развернулся боком для ведения огня. Я увидел, как Обермейер с окровавленным лицом перевалился через борт. Ланц полоснул очередью из пулемета. На крепостном валу над внутренним двором засели солдаты, судя по каскам – эсэсовцы, и вели ожесточенный огонь. Двое свалились вниз; бронетранспортер развернулся и врезался в грузовик, стоявший у ступеней на другой стороне.
Наш грузовик скрипнул тормозами и остановился; мы все быстро попрыгали наружу. Я увидел, как Хилльдорф подбежал к боковой двери бронетранспортера и открыл ее. Ланц успел вытащить Шмидта из-за руля. Он перевалил его вниз, на руки Хилльдорфу, и спрыгнул сам. Они подхватили его под руки, побежали, чтобы укрыться под аркой около ступеней, и едва успели. Еще полсекунды – и было бы поздно. Топливный бак бронетранспортера взорвался, как бомба, разбрызгивая горючее. Грузовик, в который он врезался, тоже запылал, и по всему двору поплыла густая завеса черного дыма.
Начался кошмар беспорядочного боя в замкнутом пространстве, когда никто не подает и не слушает команд, гремит непрерывная пальба, каждый бьется в одиночку и выживает самый прыткий и верткий. Я поднял «шмайссер», который кто-то обронил, и кинулся по ступеням на южную сторону крепостного вала. В дыму различил еле видные фигуры солдат и открыл по ним непрерывный огонь. Рядом со мной оказался Грант, сзади него – Хаген.
Я споткнулся о мертвеца и чуть не растянулся. Мой магазин уже опустел, когда из облака дыма вылетел эсэсовец – глаза навыкате, оскаленные зубы, бешено орущий рот. Я швырнул автомат ему в голову. Он увернулся, заорал еще громче, направил автомат на меня в упор, но тут выстрелили Грант с Хагеном – эсэсовец повалился назад в облако дыма.
Повсюду гремела стрельба, грохнул оглушительный взрыв гранаты, слышались дикие крики и вопли. Я преодолел последнюю ступень и оказался на валу форта. В руке я держал маузер.
Из гари, дыма и огня кто-то выскочил навстречу нам. Хаген вскрикнул и упал. Его место занял Шелленберг. Дым рассеялся; ярдах в десяти от нас показались трое. Шелленберг припал на колено и, держа свой «люгер» обеими руками, как его учили, спокойно расстрелял всех троих. Внезапно он вскрикнул, прижал руку к лицу и осел набок.
Только одна фигура теперь держалась на ногах. Я выпустил в него всю обойму маузера, увидел, как он зашатался и упал. Налетевший с моря сильный порыв ветра унес дым в сторону.
Я добрался до самой высокой точки форта. Там стоял Радль, держа автомат.
В горячке он не узнал меня. Проскочивший вперед Грант вскинул руку с маузером, но Радль был начеку и разрядил в Гранта весь магазин своего «шмайссера». Грант удержался на ногах, сделал два шага к Радлю – и упал ничком подле человека, которого смертельно ненавидел.
Я метнулся вперед, но опоздал. Радль поднял свой «люгер». А затем что-то стряслось. Он узнал меня, увидел ходячего мертвеца, и это ошеломило его.
Он заколебался, палец его ослаб на спусковом крючке, на губах застыло шепотом произнесенное мое имя. У меня была наготове финка. Взмах руки, щелчок выпущенного лезвия – и все. Лезвие вошло под подбородок и, проткнув нёбо, вонзилось в мозг. Его рука – рука трупа – судорожно сжалась, грохнул зряшный выстрел в землю, «люгер» выпал из мертвых пальцев. Потребовалась вся моя сила, чтобы выдернуть финку. Мгновение он стоял, покачиваясь и глядя сквозь меня потухшим взглядом, затем осел, перевалился через низкий парапет и полетел с высоты в море, бившееся о черные скалы внизу.
Я немного постоял там, затем отер финку о бушлат, сложил и убрал в карман. Обернувшись, я увидел выходящего из дыма Шелленберга; он прижимал к лицу окровавленный носовой платок.
Говорить ему удавалось с трудом, но то, что он сказал, подвело черту:
– Этого мало, чтобы отомстить за Штейнера.
Мне сказать было нечего; пройдя мимо него, я спустился сквозь дым и разгром и вышел во двор.
Я нашел во дворе вездеход, уселся за руль и поехал обратно в Шарлоттстаун. Я чувствовал себя более усталым, чем когда-либо в жизни. Слишком много событий за короткое время. Слишком много жертв. Слишком много убийств.
На главной улице толпился народ – рабочие «Тодта», немецкие солдаты. Они бесцельно топтались на месте. Для них тоже что-то закончилось, и они были застигнуты врасплох, на перепутье, которое всегда возникает там, где завершается старое и начинается новое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61