Разок даже попробовала улизнуть в шутку.
Однако далеко дамочка не отбежала. Усевшись на мне сверху,
вовсе уже не сопротивлялась, а стала прилежно трудиться,
как крестьянка на строгом барине. И, кстати, проявила немало
трудолюбия. Потом она слезла и пошла в ванну, я же в
своем видении еще ухитрился вздремнуть.
До той поры, пока меня не пнули тапком с острым носком. Хоть и
видение, а ощущения неприятные. Еще мешали насморк в носу и
першение в горле, живот побаливал и в сортир хотелось... Это
мрака в галлюцинации не должно быть. Или получается
кошмарнавтика какая-то. А художница стоит передо мной почему-то
с очень злобным выражением лица. Хорек по сравнению с ней просто
дирижер Спиваков.
- Любаша, солнышко...
- Заткнись,- шипит она почище гюрзы.- Тебе, сволочь, слова не
давали.
- Милая,- пытаюсь успокоить ее вкрадчивым голосом,- какая ж из
меня сволочь? ведь ты сама пошла на половое сотрудничество.
- Насильник, насильник...,- ну и всякие такие слова, которые
при всем желании уменьшительно-ласкательными не назовешь.
- Разве не ты пыхтела на мне с энтузиазмом достойным лучшего
применения?- позанимался я еще психотерапией, хотя
моя спина уже увлажнилась от искреннего испуга. Кажется, я
спутал видение с явью!
- Ты принудил меня, гад-негодяй. Заставил вступить в
сношение на тридцатой минуте появления здесь, на шестидесятой
минуте нашего знакомства. Вот они твои малыши.
Оскорбленная дама торжественным жестом показала пакетик с
тщательно собранными живчиками.
- Восемь лет тебе, подонок, восемь лет петухом будешь в
зоне. Вместе с Петькой-дураком станете верзухами трудиться,
только он лет на пять пораньше тебя на пенсию выйдет.
Вот так влип. Ну, стервь. Грохнуть ее что ли? Но я ж никого еще
не убивал, даже не стукнул как следует. Если не считать моих
видений. Или это не видения были вовсе? А такие же
правды-реальности, как и та, что сейчас на меня навалилась. В
таком случае, с художницей пора кончать... Нет, я Любу даже
по-умелому взять за горло не смогу. А не сесть ли нам как-нибудь
за стол переговоров?
- Извини, я не хотел тебя обидеть-оскорбить. Все наоборот.
Может, нам как-нибудь уладить это дело полюбовно.
- И не надейся, зверь, твои полюбовные дела я уже испытала.
- А сто баксов не устроят ли тебя, Любовь? Сотенка ведь
кого угодно устроят.
- Ничтожный тип-козел-свинья, неужели ты думаешь, что мое
унижение оценивается в какие-то сто убогих баксов? Тем более и
в милицию я уже позвонила.
Мне стало так жарко, что влага принялась струями выходить из
кожи. Надо же, напела ментам.
- Но, может, унижение твое оценивается в двести? А милиции
заявишь, что пошутила, хотела постращать приятеля.
Люба полуотвернулась с умелой матерщиной на устах, а потом
все-таки пошла на попятную.
- Через два часа, дрянь-мерзавец-зараза, ты должен мне выложить
две тысячи долларов. Тогда я тебя прощу. Менты появятся минут
через семь и я скажу им, что от потрясения забыла твои приметы,
кто ты и откуда. Но если ты, падло-урод-скотина, захочешь
схохмить и не рассчитаешься, я быстренько все вспомню. А теперь
кругом, марш!
Я, похватав свои вещи и бумаги, скатился с лестницы как
Тунгусский метеорит, едрить его налево.
Как же меня угораздило так влипнуть? Мысли мелькали, я метался
как броуновская частица в поисках такси. Если б знал, что
нахожусь в яви, разве сотворил бы плотскую любовь с такой
плотоядной Любовью. И как мне теперь распознать правду в том,
что случилось со мной раньше?.. Однако, доктор-наркоман
все-таки убег в леса - значит, было от чего. Или мы с ним
сообщники, и я тоже нарком? В этом случае оба мы "хуже".
Возможно, я планировал операцию, он претворял. А раз доктор
сейчас в отлучке, случилось короткое замыкание: сцеволин меня не
усыпил, а напротив, взнуздал и толкнул на насилие.
Когда я схватил две тысячи баксов трясущимися руками и
помчался к подлюке-стерве-Любке, плохо мне было. Так хреново,
что даже полегчало. Глаза, а затем мозги заволокло мутью, отчего
я слегка впал в прострацию. Поэтому не сразу понял, что около
Любиного подъезда собралась толпа. Подчиняясь роевому инстинкту,
стал протискиваться, напирать, и неожиданно вник в суть
скопления народа. Интерес толпы был возбужден тем, что женщина
покинула квартиру на восьмом этаже через окно кухни. Восьмой
этаж - Любин этаж! Я проник еще дальше в бухтящую людскую гущу
и пустил взгляд из-под чьей-то мышки. Лицо у трупа я не
разглядел. И правильно - там мало что осталось. Но волосы,
платье, отлетевшие туфли - все принадлежало художнице.
Две тысячи "зеленых" уже больше не пригодятся Любе, мне же пора
сматываться отсюда. Потому что автор очередного злодейства, а
именно доктор-душегубец, скорее всего, где-то рядом и возможно
сопит мне сейчас в затылок. Он, как верный вассал, сохраняет мои
денежки в целости, лишь потому, что однажды собирается придти,
сгрести все и опустить занавес. Он опасен. А я нет. Судя по
свиданию с художницей, накуролесить я, пожалуй, могу, но насчет
мокрухи слабоват.
Удар может быть пропущен в любой момент, мои натянутые нервы
звенят, чуть ли не лопаются, и только поезд принесет мне
облегчение.
5.
Все время, оставшееся до отъезда, я таился по темным углам,
как змея подколодная и таракан запечный. На звонки не отвечал, к
двери ближе чем на три метра не подходил. Спал с топором, мылся
в хоккейном шлеме, в туалет ходил с самодельным копьем. На
вокзал ехал на попутном грузовике с двумя складными ножами в
карманах.
И вот, наконец, я в поезде. Спальном вагоне, двухместном купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23