Их одежды, рваные и оскверненные смертью во многих формах, упали рядом, оставив лишь живую плоть и горячую кровь. Тьма и блаженное забытье струились в жилах Элофа, шумели в его голове. Он сознавал лишь прикосновения теплой плоти, окружавшей его, влажную кожу, трепетавшую под его пальцами или прижимавшуюся к его телу. Груди раскачивались над ним, словно спелые фрукты, и он припадал к ним жадными губами. Он поворачивался от одной женщины к другой, принимая и раздавая животные ласки. И однако, когда их дыхание учащалось, когда ослепительное пламя с ревом поднималось на небывалую высоту, а удары молота разбрасывали искры, сплавлявшие воедино сплетенные тела, он видел перед собой Кару и обнимал ее. Кара была призраком в пламени, пожравшем его в одно мгновение и оставившем лишь тлеющие угли. Затем сон окутал все темным покрывалом.
Элоф проснулся до рассвета. Он осторожно проскользнул между спящими девушками, накрыл их своей одеждой и побрел на пляж, чтобы искупаться. Холодная вода оживила его, и он вышел на берег, чувствуя себя очищенным изнутри и снаружи, но смертельно голодным и продрогшим до костей. Он надел то, что еще мог носить из одежды, выбрал остальное из тюков с награбленным добром, и нашел вино, хлеб и мясо среди остатков оргии. Прогуливаясь по пляжу, он набрел на Керморвана; тот сидел, прислонившись спиной к валуну, и бросал камешки в серую воду.
– Что-то я не видел, как ты развлекался вчера вечером, – шутливо заметил Элоф.
Керморван поднял голову и посмотрел на него покрасневшими от бессонницы глазами.
– Развлекался? На такой манер?
Горечь, прозвучавшая в его голосе, поразила кузнеца.
– Что так беспокоит великого воина? Разве тебе не нравятся девушки?
– Разумеется, – раздраженно отозвался Керморван. – Но не так же!
– А как? – осведомился Элоф, уязвленный в свою очередь. – На острие меча?
Керморван вскочил на ноги одним быстрым движением. Его серые глаза гневно сверкали, кулаки судорожно сжимались и разжимались.
– Я воспитан не так, чтобы легко сносить насмешки! Радуйся, что это неправда, иначе мне придется доказать свою правоту на твоей шкуре!
– В самом деле? Однако ты не видишь ничего плохого в насмешках надо мной. Или это тоже следствие твоего воспитания? Что плохого в случившемся, каким бы грубым оно ни было? Вчера вечером я не видел ни одной женщины, отдавшейся не по своей воле!
Керморван опустил руки и отвернулся.
– Это оскверняет нечто священное, – пробормотал он. – Нечто жизненно важное в отношениях между мужчиной и женщиной, что должно принадлежать только им одним – внимание, уважение, саму любовь, наконец! На песке, словно похотливые животные… Но извини, если я обидел тебя, кузнец. Просто ты не понимаешь.
– Почему ты так уверен в этом? – сухо спросил Элоф. – Может быть, я и деревенский паренек, но знаю, что такое любовь. Я люблю и буду любить всю жизнь… если смогу найти избранницу своего сердца. Но мы с ней обитаем в человеческих телах, у которых есть свои потребности. И эти потребности могут брать верх над разумом, особенно если вспомнить то, что нам пришлось пережить.
Он посмотрел на морщины, избороздившие лоб Керморвана, на глубокие тени, залегшие под глазами воина.
– Думаю, ты плохо спал этой ночью, если тебе вообще удалось заснуть. Ты видел слишком много крови и убийств на своем веку.
– Да, слишком много, – вздохнул тот. – И боюсь, нам с тобой предстоит увидеть гораздо больше. Забудь мои резкие слова, если можешь; на этот раз ты оказался мудрее меня. Но скажи мне – ты, простой деревенский паренек, взятый на воспитание этим «великим шаманом», – что ты видел в своей жизни? Что это за клинок, который ты выковал своими руками? Расскажи, если захочешь – ибо мне сдается, что это касается всех, кто противостоит эквешцам, а возможно, и Великому Льду.
Элоф внимательно вглядывался в лицо Керморвана – заинтересованное, но озабоченное. Ясные серые глаза, казалось, заглядывали в душу кузнеца. Как много он поймет из того, что ему расскажут? Этот человек, присвоивший себе право судить других… поймет ли он, что такое милосердие? Но Керморван был прав: нужно рассказать ему, чего бы это ни стоило.
Первая реакция мечника оказалась неожиданной.
– Майлио! – воскликнул он. – Это имя принадлежит моему народу, но я не могу сказать о нем ничего хорошего. Его носили северные аристократы, некоторые еще недавно жили в Брайхейне, но последний, кажется, был изгнан во времена моего отца. Ученый человек, но порочный и амбициозный, изводивший своих крестьян сверх всякой меры. Это его сын?
– Может быть… или он сам. В его библиотеке имелись трактаты о продлении жизни; правда, все они находились на запретной стене.
Керморван неожиданно нахмурился.
– Темные искусства! Я никогда не верил в их существование, но… похоже, ты изучал их.
– Да, – сурово ответил Элоф. – Ты будешь слушать?
Керморван молча кивнул. Он жадно впитывал каждое слово, удерживая сотни вопросов, готовых сорваться с языка, до тех пор, пока Элоф не начал рассказывать о странных ночных существах и о колокольном звоне, предвещавшем появление военного отряда.
– Керайс! – изумленно выдохнул воин. – Это могли быть только дьюргары! То, что ты рассказал о больших вырубках в лесу и о подземных шахтах… это объясняет многое, очень многое!
– Д-дьюргары? – озадаченно переспросил Элоф.
– Только послушайте его! – Керморван чуть не рассмеялся. – Он расхаживает среди чудес и не узнает их! Неужели ты никогда не слыхал о Старейших, о горном народе? Ведь они… но сначала закончи свою историю.
Элоф пожал плечами. Он рассказал о том, как была высвобождена ужасная сила меча, о своем предупреждении и странном бегстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136