Подул ветер, деревья затряслись, закачались, холодные капли посыпались Францке на лицо, на руки, и она задрожала.
Она возвращалась по дорожке, где они обычно гуляли вдвоем, порой останавливалась и слушала — вода шумела, деревья трепетали, кругом словно все вымерло. Францка села на скамью, где они всегда сидели; скамья была влажная, с ветвей то и дело срывались капли. Она зажала руки между коленями и сидела, сгорбившись, лицо ее похолодело, великая печаль легла на сердце. Иногда в ветвях над ней шумело, капли падали градом на волосы, а из глаз на колени падали слезы.
«Почему тебя нет так долго?»—молила она робко и тихо, чтобы не рассердить его, и прислушивалась, не ответит ли он: «Прости, Францка, если я тебя обижу». Но только вода плескалась о берег.
«Что я тебе сделала, что ты стоишь поодаль и смотришь, как я тебя жду? Смотри, всей душой я предана тебе и прошу прощения за грех, которого не совершала! Прости, что я люблю тебя, и приди!»
Губы шевелились, но слова, едва понятные ей самой, остались в сердце. Ей почудились шаги по песку, и она уже почти чувствовала тепло руки, легко и нежно легшей ей на плечи. Ничто не шевельнулось на дорожке, только где-то вверху зашумело, и холодные капли осыпали волосы и открытую шею Францки.
«Приди!» — позвала она, едва сознавая, кого зовет.
Спустилась ночь, и красота прежних вечеров угасла, мерцала издали, чуть различимо, как вечернее небо из-за деревьев. Спина Францкина устало сутулилась и ноги ступали тяжело, когда она возвращалась домой. Это была та Францка, что сидела у окна заколдованного дома и смотрела сквозь щелку на другой мир, с мучительным и непонятным томлением в сердце.
Он стоял у окна, смотрел в щель между занавесями и прислушивался.
«Где ты был так долго?»
Голос был нежен и робок, но он слышал его отчетливо сквозь шум каштанов, росших стройными рядами вдоль стены и почти касавшихся окон длинными ветвями. Он расслышал ее слова так отчетливо, будто она сказала их ему на ухо, тихо и умоляюще, чтобы не рассердить его.
«Что я тебе сделала? Посмотри, я предана тебе всем сердцем и прошу прощения за то, что люблю тебя!..»
Он слушал и дрожал, как убийца, нанесший неверный удар и застывший под взглядом молящих глаз, взывающих о пощаде.
«Забудь, Фанни, и прости меня, как всегда прощала. Я вернусь к тебе, Фанни, через месяц, через год, добрая Фанни, утешительница моя...»
«Приди!»
Вскрик, трепеща, долетел до него; он закрыл глаза и прижал руки ко лбу; больше не было слышно ничего, и он перевел дух. Легкими шагами он прошел освещенные комнаты и в мастерской повернул к стене недоконченную картину. Засмеялся и сбежал вниз по лестнице навстречу коляске, въехавшей во двор. Из коляски вышла дама, закутанная в длинный плащ. У нее было пышное тело, тело молодой женщины, глаза смотрели жарко и дерзко.
— Что ты делал в этом уединении? Неужели тебе не было скучно?
— Предавался сентиментальности, как всегда в летние вечера.
— Встретил Фанни? —- дама громко засмеялась.
— Встретил, и она была прекраснее, чем когда-либо. Только руки были некрасивые, красные и шершавые...
Францка вернулась домой измученная и вымокшая. Волосы липли ко лбу и к шее, по телу пробегала дрожь, и зубы стучали. Она разделась и легла. Но чуть только закрыла глаза, вздрогнула от ужаса и села в постели. Где-то рядом раздался злобных смех, кто-то будто подошел к ней и грубо толкнул. Францка быстро оделась и отперла дверь. Осторожно и бесшумно она миновала темные сени и по рассохшейся деревянной лестнице поднялась на чердак. Там была ночь. Она вытянула перед собой руки, двигаясь ощупью, задела что-то и опрокинула. Она дрожала как в лихорадке, подходя к маленькому круглому окошку, в которое струился бледный свет. Приникла к нему и вгляделась.
Перед ней было высокое, освещенное, незадернутое окно, а за ним просторная, по-господски убранная комната. Пол покрывал темный ковер, свет падал сверху — от
люстры, свисавшей с потолка и невидимой для Францкж,— яркое, бело-розовое сияние лилось на мягкие бархатные стулья, широкую софу, стол, на котором стояли цветы, и на ковры. Появилась узкая тень, быстро мелькнула по ковру и протянулась по стене. Показалась красивая дама, богато одетая, платье на ней было белое и длинное, рукава очень широкие и короткие, так что виднелись обнаженные до локтей руки, округлые и еще более белые, чем платье и кружева у ворота. На груди была приколота большая роза, каких Францка никогда не видала, на запястье сверкал золотой браслет. Лицо ее Францку испугало: оно было прекрасно, как ни одно другое на свете, но глаза блестели так странно, что Францка упала бы наземь, если бы она на нее поглядела с враждой, и, когда та усмехнулась, Францка задрожала. Волосы у дамы были черные и спускались со лба на уши. Она подошла к столику, на котором стояли цветы, склонилась к ним, а потом обернулась и тихо улыбнулась. Вошел он.
Францка поднялась на цыпочки, прижалась щекой к шероховатой стене и смотрела, расширив глаза: руки судорожно сжались, пальцы впились в стену, щеки мгновенно осунулись и покрылись серой бледностью.
Он подошел к даме и поцеловал ее, а потом они сели на софу, близко друг к другу, и он прижал ее к себе. Они разговаривали и смеялись так весело, что Францка слышала их звонкие голоса. Она впилась глазами в их лица, и расстояние убывало, освещенная комната придвигалась все ближе, и вот они сидели прямо перед Францкой, целовались совсем рядом, так что она могла коснуться их, вытянув руку. Они говорили о Францке и смотрели вверх, на нее, и смеялись.
— Была у меня тут девушка, с которой я гулял вдоль ручья каждый вечер,— вечера были теплые, и луна светила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56