Направляясь по воскресеньям в церковь, люди никак не могли миновать нового магазина, они дивились и покупали. И крестьяне, приезжавшие к нотариусу шли к судье, заходили прицениться и переглядывались, когда портной предлагал им целый костюм за пять гульденов. «Проклятый Михов, еще бы ему не ходить по-господски, он-то пять гульденов за одну работу брал!»
Михов сначала не очень беспокоился; новая затея казалась ему такой глупой, такой фантастической, что он не видел в ней для себя ничего страшного. Ему было ясно, что это чистое надувательство, и пришелец исчезнет так же быстро, как появился. Он не верил, что кто-нибудь попадется на удочку, материя была дрянная, сшито было на живую нитку — достаточно слегка потянуть, чтобы швы расползлись. Крестьян не проведешь, за версту будут обходить мошенника. Однако никто его не обходил, а мошенник и не думал исчезать. Даже наоборот, расширил магазин и нанял еще двоих подмастерьев — бог знает откуда они пришли, голодные и оборванные, и шили у него за полцены. Сначала он работал на крестьян и батраков, потом начал торговать товаром получше и не просчитался, все стали ходить к нему, учитель заказал себе светлый летний костюм, судья — клетчатые брюки. Порт4-ной стоял на пороге, курил душистые сигареты и любезно улыбался прохожим, так что их привлекало даже его умильное лицо.
Михов все ждал, но ничего не происходило, никто не жаловался. Ему остались верны только несколько стариков, которые привыкли к нему и не хотели идти к другому. Все прочие от него ушли — не показывались больше крестьяне, не показывались чиновники, одевавшиеся по-господски и не любившие дорого платить; и ни одного детского заказа Михов не получил — пришел духов день, пришла конфирмация, а никого не было. Михов стоял на пороге, бледный, понурый,— и все обходили его за версту. Иные усмехались, косясь на него: «Ага, Михов, что скажешь теперь? Хорошо тебе было одеваться по-господски на наши деньги. Славно ты нас подоил, проклятый Михов, так тебе и надо!»
Михов чувствовал, что совершается чудовищная несправедливость. Что же это такое? Пришел чужой человек и отобрал у почтенных старожилов кусок хлеба! Это следовало бы запретить, думал он, изгнать пришельца, отправить его туда, откуда он явился, да еще в тюрьму засадить. Если разрешить такое мошенничество, все могут по миру пойти. Но никто и пальцем не шевельнул, судья вон даже заказал себе клетчатые брюки.
И больнее всего ему было, больше всего он терзался из-за того, что пришелец опередил его. Он сам должен был бы поступить так, открыть магазин, дело бы пошло, ссудная касса дала бы денег. Ему уже казалось, что именно так он и собирался поступить и что мошенник украл его идею, украл из-под носа, когда он как раз намеревался ее осуществить. В конце концов Михов убедил себя в том, что он обманут, ограблен, и старался вспомнить, не поверил ли он случайно своих мыслей какому-нибудь недоброму человеку, который завидовал ему и за хорошую плату продал их сопернику. Мысли его путались от ненависти и досады, и он стал посмешищем для кабацкой иублики. «Молчи, Михов, а то как бы он на тебя в суд не подал!» — советовали ему приятели, а сами лукаво посмеивались, даже исподтишка подбивали его,— они бы только радовались, если бы дело дошло до шумного скандала. А новый портной был человек веселый, он понемногу толстел, лицо становилось все шире и полнее, на пальцах он носил три перстня; на насмешки внимания не обращал, только смеялся, и похоже было, что зависть Ми-хова ему даже приятна. И этот смех веселого, упитанного человека был Михову страшен, отвратителен. Он дрожал, глядя в широкое, лоснящееся лицо, кулаки его сжимались, чтобы ударить, ударить со всей силы так, чтобы растопилось это сало и улыбка исчезла с толстых губ.
Стояли жаркие дни июля и августа, сухая пыль висела в воздухе, небо было блекло-синим, как раскаленная сталь. Об эту пору в местечке ежегодно устраивался праздничный вечер с пением, декламацией, комическим представлением и торжественной речью. Торжественные речи были специальностью Михова, писал их нотариус, председатель читального общества, а Михов декламировал высоким, звонким голосом, сопровождая красивыми жестами длинные, витиеватые фразы, полные непонятных слов. Говоря, он воодушевлялся — радостно было видеть множество раскрасневшихся, потных лиц, обращенных к нему; перед глазами мельтешило, он чувствовал себя счастливым, вознесенным над всем светом, и слова, затверженные наизусть, так и лились с языка, сам он их уже не понимал и приходил в себя, лишь когда произносил заключительную фразу и слова иссякали; он стоял еще некоторое время, вспотевший, красный, потом отступал на шаг, слегка кланялся и улыбался смущенно, совсем по-детски, а снизу кричали и хлопали.
— Хорошо говорил Михов! — Михов вытирал лоб, и сердце его колотилось от восторга. «Да, похоже, получилось удачно...»
Праздник пришелся на конец августа, готовиться к нему начали еще в июле. Михов ждал, ждал и наконец отправился к нотариусу.
— Ну, что у вас, Михов? — спросил его нотариус. Михов учтиво улыбнулся.
— Я насчет речи, господин нотариус... мы уже две недели ходим на спевки, а на речь тоже нужно недели две. Это идет не так быстро, как можно подумать...
Нотариус был в затруднении, и Михов это заметил. «Не написал еще!» — подумал он и поспешил смягчить положение.
— Особой спешки нет, я могу еще недельку подождать... я просто так, напомнить...
Нотариус покачался на стуле и ответил неторопливо и осторожно:
— Вы, Михов, всегда хорошо говорили... И... это не потому, что вас можно было бы в чем-нибудь упрекнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56