Случилось однажды, что и Францка посмотрела в окно на белое здание напротив. Приподняла чуточку нижний край тяжелой шторы, пригнулась и смотрела — долго, без мыслей, как зачарованная, брови сошлись у переносья, губы сжались, а сердце стучало тревожно, рвалось неизвестно куда. Тоска, глядевшая из растрескавшихся, облупленных стен, из мрачной утвари, звучавшая в шепоте и стоне старых убогих орешников за домом, легла Францке
на сердце, и она сама не знала, откуда в нем горечь и куда оно так страстно стремится.
Пришла и вторая весна, прошла мимо, будто ее и не было никогда, пришло лето, и по вечерам стало тепло.
Францка в сумерках подымалась на холм — шла, будто ее кто-то вел за руку, мимо живой изгороди, по глинистой тропинке, а потом вниз, к ручью. Вдоль узкой зеленой полоски воды, которая вилась в кустах, таинственная, глубокая и тихая до жути, пролегала песчаная дорожка. Долина была тесная, похожая на продолговатый котел, открывавшийся лишь с одной стороны. Окружая долину, вздымались отвесные серые скалы, в их расселинах росли кусты. Над источником на скале стояла деревянная часовенка, и красный плащ богоматери виднелся еще издали. Небо было золотое, розовое и синее, при виде его тепло и мягко становилось на душе. В долине все тонуло в сумраке, деревья издали казались совсем черными, вода лежала скрытая и темная, как затаившаяся змея, светлела только песчаная дорожка да золоченая лампада перед статуей богоматери, туда дотягивался с запада луч света, солнце посылало его особо, в знак своей преданности.
Францка шла по песчаной дорожке, ведомая невидимой рукой. Впереди показался высокий, красивый человек, одетый по-господски. Он шел ей навстречу, навстречу вечернему свету, и потому лицо его было необычайно прекрасным — точно небо, сиявшее наверху так, что сердце рвалось к нему и горевало, что не может быть там, куда смотрят глаза.
Он остановился перед Францкой, и она тоже стала перед ним, опустив сложенные руки, потупив голову.
— Кто ты? Чья?
Ей хотелось не то упасть на колени, не то убежать, не то повернуть назад.
— Какое тонкое личико —- откуда у тебя это личико? Тут вокруг нет таких лиц...
Он взял ее за руку.
— А руки какие шершавые! Когда будешь стоять передо мной, прячь руки!
Францка спрятала руки, и он засмеялся.
Она сказала, как ее зовут, сказала, что живет в заколдованном доме. Он склонился и пристально посмотрел ей в лицо.
— Так вот почему я смотрел иногда по целому часу на заколдованный дом, Францка. Не стояла ли ты тогда за занавешенным окном, не смотрела ли в щелочку?
Францка затрепетала.
— Я не видел тебя, но хорошо знал, что еще бьется сердце в этом огромном гробу и порой что-то трепещет в темноте, будто остался там забытый луч солнца и рвется вон...
Они сели на скамью у тропинки. Ночь спустилась, и теперь стал слышен глухой плеск воды: змея проснулась, когда спустилась ночь, и медленно зашевелилась. Высоко вздымались черные скалы, и небо было бесконечно далеко.
Он слегка привлек Францку к себе, так что ее горячая щека коснулась его плеча. Голос его звучал мягко, он будто приходил из ночи и был так же таинствен и тих, как голос этой прекрасной ночи — шум воды, шелест листвы.
Он был художник и видел вещи, каких на свете не бывает, и радовался тому, что видит их, и собственному мягкому голосу, приходившему из ночи, к которому он прислушивался, как к голосу самой ночи, рассказывающей ему свои чудесные старые сказки. Дитя, дрожавшее подле него и смотревшее ему в лицо большими глазами, было тоже частицей этой ночи, рожденной сказками, которые рассказывал он сам и которые ночь рассказывала ему.
— Когда я мришел в эту пустыню, где едва теплится жизнь, я уже знал, что ты здесь, Францка. Мое сердце болело и томилось, и я пришел сюда, зная, что ты здесь. Когда я увидел заколдованный дом, я понял, что королевна там и ждет меня. Каждый вечер, когда я гулял здесь, я ждал тебя и томился, потому что тебя не было. Где ты была так долго, почему не думала обо мне?
Францка почувствовала, что это о нем она думала постоянно.
— И я удивился, когда увидел тебя, Францка. Почему у тебя нет на голове широкополой белой шляпы, в каких рисуют влюбленных пастушек на старых картинах и в испанских романах?.. Я знал в Париже женщину, которая была так одета, она походила на тебя, и я ее любил, как люблю тебя. Мы жили в большом старом доме, позади раскинулся огромный сад, в который никогда не входил никто чужой,— там мы гуляли при свете луны, высокая трава росла па узких дорожках, разросшиеся розовые кусты преграждали путь, и порой шипы ранили ее маленькую белую руку, и капля алой крови падала на белое платье! Но однажды я пришел, а в доме все было мертво и тихо; занавеси были спущены, и я бродил из комнаты в комнату, вытянув перед собой руки. Я звал ее всюду — и на те нежные имена, что я придумывал для нее вечерами, когда
мы гуляли по саду откликалось теперь одинокое эхо, будто она отвечала мне издалека. Я вышел в сад, и представь мое горе, Францка: все розы увяли; все кусты засохли, желтые, свернувшиеся листья лежали на земле; и, нагнувшись, я увидел среди желтых листьев маленькое тельце соловья который пел нам, когда мы гуляли здесь; он лежал на спине, клюв был приоткрыт, грязные перья взъерошены. Тогда я упал на колени и заплакал: она умерла, и все умерло с нею.
Но знаешь, Францка, она не оставила меня без прощального слова и без любви — сердце ее было так мягко и полно сострадания! Когда я устаю от жизни и приходит вечер, прекрасный, как этот, она возвращается ко мне, и мы целуем друг друга, как прежде. Ее портрет висит у меня в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56