– Ты зачем читаешь в сортире порнографию? – Я не ответил. – Чтоб мне гадом быть, ты читаешь там порнографию! Его рука опустилась на ее шелковистое в капроновом чулке колено, – прохрюкал, распаляясь, Штамп, и на меня из-за темно-зеленой сортирной двери посыпались паскудные непристойности.
Но тут лестница опять заскрипела – под легкими, видимо, замшевыми башмаками, и мне сразу же представились ярко-желтые, торчащие из-под коричневых габардиновых брюк носки. Потом послышался гнусный, гнусавый голос Крабрака: «Вам что – нечего делать в конторе, Штамп?» – и почтительно приглушенный фальцет Штампа: «Да я просто жду, когда освободится туалет, мистер Крабрак».
– Думается, что вы многовато времени проводите в туалете, – изрек Крабрак. – Думается, что многовато, – повторил он. Ему нравились его изречения, и он всегда бубнил их по несколько раз, вроде заезженной пластинки.
Крабрак не был похож на классического гробовщика, как их рисуют, скажем, в комиксах. И все же, глядя на него, я всегда вспоминал комиксы – особенно про психоаналитиков. Он был молодой – лет двадцати пяти, двадцати шести, – но молодой, да, как говорится, из ранних, а по ухваткам походил на торговца подержанными автомобилями. И он действительно торговал автомобилями – до того, как начал торговать гробами. Половинный пай в похоронной конторе достался ему по наследству, и похороны отца были его первым шагом на новом поприще. После этого он редко участвовал в похоронах, да и выглядел бы он на похоронах диковато, этот пижон, в своем клубном с блестящими пуговицами пиджаке и канареечном джемпере. Но он был полезен конторе, потому что, во-первых, здорово умел ублажать пожилых дамочек и, во-вторых, считался прихожанином всех страхтонских церквей, в том числе евангелической, баптистской, унитарной, методистской и англо-католической.
– Вы бы поднялись в контору, – услышал я его голос, – а то мне надо уйти. – Штамп зашаркал к лестнице, и скрип ступеней заглушил его подхалимское бормотание.
– Это вы, мистер Крабрак? – спросил я.
Он или не услышал, или сделал вид, что не услышал, и стал беспокойно бродить по подвалу.
– Это мистер Крабрак? – переспросил я.
– Он самый, – ответил Крабрак брюзгливо. – Дожидается своей очереди.
– Минуточку, мистер Крабрак, – громко, без интонаций сказал я, как бы крича человеку из окна мансарды. – Мне надо поговорить с вами до вашего ухода.
– Что-что?
Мой нарочито громкий голос звучал нелепо и оскорбительно, но изменить его я уже не мог.
– Да просто мне бы надо увидеться с вами до того, как вы уйдете.
– Вот-вот, – отозвался Крабрак, – мне тоже думается, что нам пора немного побеседовать. – Запертый в промозглой одиночке сортира, я лихорадочно обдумывал, зачем это ему надо со мной «побеседовать», и пытался сообразить, какой из моих проступков мог выплыть наружу.
– Но сейчас у меня нет на вас времени, Сайрус, мне надо организовать очередные похороны. Вам придется прийти в контору после ленча.
Каждую субботу, когда контора закрывалась, Крабрак колдовал в своем кабинете над чертежной доской, пытаясь изобрести современный гроб. Пока что он не решался рассказать о своих изысканиях советнику Граббери – тот признавал только традиционно дубовые, с медными ручками гробы, – но постоянно рисовал в блокнотах обтекаемые, как он выражался, покойницкие ларцы. Зато ему удалось радиофицировать наш похоронный подвижной состав – опять же его выражение. Во время похорон он сидел в своем кабинете, держа перед собой микрофон, и бубнил что-нибудь вроде: «Ласточка, я фиалка, продолжайте движение, – по никто, насколько мне было известно, ему не отвечал. Да и какие он мог дать указания, если б ему ответили? Приказал бы перенести похороны на другое кладбище, что ли?
А в письменном столе у него хранился экземпляр «Незабвенной» – для генерации идей, как он говорил.
На мое «Приду, мистер Крабрак» он ничего не ответил, и я не знал, унесла его нелегкая или он продолжает рыскать по подвалу. На всякий случай я опять спустил воду. Когда она схлынула, в унитазе осталось два раскисших комочка бумаги. Я развернул сложенный вчетверо конверт, выудил и, преодолевая тошноту, из унитаза, кое-как запихал в конверт и сунул его в карман. Потом отпер дверь. Крабрак, оказывается, никуда не ушел. Он окинул меня цепким, как у таможенника, взглядом и прошествовал в сортир.
Наверху Артур, уже в плаще, ждал меня, чтобы вместе идти пить кофе. Но едва я переступил порог, Штамп гнусно завыл; «Порнографию в сортире очень весело читать!» Выл он, слава богу, вполголоса, чтобы не услышал внизу Крабрак. Я снял с вешалки свой плащ. С воплем: «Да что ты хоть читал-то? «Любовника леди Чатерлей»?» – Штамп подскочил ко мне вплотную и, грубо обшарив меня, радостно заголосил: «Вот она! Вот она книжка-то! Под джемпером! Ух, развратник! Ух-х-х!»
Я схватил его за запястья и прошипел:
– А ну убери свои похабные грабки, дегенерат! – Но он, якобы завершая шутку, а на самом деле всерьез, хрипло проныл:
– Дай нам-то почитать, мы тоже хотим полакомиться!
– Ты идешь наконец? – нетерпеливо спросил Артур, открывая дверь. Я надел плащ.
– Особо-то не засиживайтесь, мне тоже надо перекусить, – сказал Штамп.
– Засохни, – отозвался я.
– Гробы не грызи, – сказал Артур.
– Засохни, – ответил Штамп.
Глава третья
В Страхтоне было сколько угодно объектов для осмеяния. Мы произносили погромные речи со ступеней Налогового управления и частенько спасались бегством после клоунского парада на Городской площади у Памятника Павшим. Иногда мы бродили по Торговой улице, выкрикивая что-нибудь вроде «Кому груш на фунт сушеных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62