Получив согласие Эмилии, Савальса переговорил об этом сХосефой, нанес визит Милагрос, которая была с ним настолько любезна, насколько позволяла ей солидарность с Даниэлем, выиграл партию в шахматы у Диего и начал бывать в их доме по воскресеньям. К удивлению супругов Саури и ужасу Милагрос Вейтиа, Эмилия согласилась выйти замуж за доктора Савальсу так же решительно, как выбирала себе новую одежду, находясь в столице. Без колебаний, без дрожи в голосе, без единой слезинки она вычеркнула Даниэля из своих разговоров и, как казалось, из своих надежд.
Это не выглядело так, будто он погиб: о погибших говорят более страстно и нежно, чем о живых. Это выглядело так, будто он никогда и ке жил. Тысячу раз они спрашивали ее о нем, и тысячу раз она делала вид, что не слышала вопроса. Эмилия взяла на себя труд омрачить своим молчанием и уклончивыми ответами все, что было связано с его светлым именем.
Она решила выйти замуж за Савальсу, хотя ее родителям это решение казалось поспешным, хотя Милагрос впервые в жизни проплакала день и ночь, умоляя ее о благоразумии, хотя Хосефа буквально задушила ее своими отварами и объятиями, хотя ее отец притворялся, что это обстоятельство его совсем не волнует. Она решила выйти замуж за Савальсу, потому что ее успокаивал его взгляд и вселяли уверенность его руки, потому что он любил ее превыше всего и освободил от безысходности ее любви к Даниэлю.
Все эти события, простое перечисление которых сводило с ума даже ясновидящую Хосефу, уверенную, что все птицы из их длинного коридора стучат клювами по ее вискам, произошли всего за пять месяцев. Был уже конец сентября, когда Хосефа нашла в почтовом ящике письмо от Даниэля. При виде его у нее ухнуло вниз сердце, как в молодости, в минуту внезапного волнения. И ее испуг был двойным, потому что она уже и думать забыла о подобных ощущениях в своем теле, как будто там прыгнул большой кролик.
– Посмотрим, останется ли она после этого такой же решительной, какой хочет казаться, – сказала Хосефа Диего, держа письмо, как кинжал.
Диего пожал плечами и спрятался за бутылки с дистиллированной водой, делая вид, что ему срочно нужно что-то отыскать. Он даже Хосефе не хотел показьшать, насколько его расстраивает любовь и нелюбовь его девочки. Укрывшись за янтарем бутылок, он поспорил с женой, что ничего не изменится, и проследил, как она взбежала по лестнице, громко зовя свою дочь.
XVII
Эмилия Саури неторопливо вскрыла письмо. Впервые она не порвала конверт, и у нее не дрожали руки, державшие шесть листов бумаги, где Даниэль рассказывал ей о своих подвигах за последние несколько месяцев. Это было длинное письмо, написанное, как ведут дневник, так, что иногда казалось, будто он сам отдаст его ей при встрече и будет только заглядывать в него, чтобы поточнее вспомнить каждый эпизод, о котором станет рассказывать. Сначала все напоминало игру, как в их лучшие времена, но постепенно голос становился все более лихорадочным и печальным, таким Эмилия его не знала.
Он начал с извинений и оправданий за то, что не смог прийти к ней в Мехико. Эти политические и революционные причины задевали самолюбие Эмилии, которое она поклялась впредь оберегать, чтобы не страдать больше от сознания, что она всегда на втором плане по сравнению с родиной. Эту часть она прочитала по обязанности, как читают неинтересный урок. Даниэль пересказывал ей подробно все о каждом расследовании и о каждом переплете, в который он попал за последние месяцы своей боевой жизни. Был в письме абзац, где он с поистине братским занудством описывал выражение лица и привычки одного рабочего по имени Фортино Айакика с текстильной фабрики. В другом – сексуальную жизнь Франсиско Мендосы, хозяина ранчо из окрестностей Чиетлы. А был еще более пространный, про тонкую душу поэта Чуй Моралеса, работавшего в баре в Айутле. Моралес, Мендоса и Айакика командовали войсками Салаты в штате Пуэбла. Под началом у каждого было около трехсот повстанцев, которые, разбившись на группы, яростно, но не понятно, как и зачем, сражались за контроль над деревнями и ранчо. Даниэль оказался среди них з качестве представителя Мадеро. Очень скоро он научился пить и разговаривать, как они, видеть и воспринимать окружающий мир глазами этих мужчин, которых он считал образцовыми воинами и необычными людьми. Даниэль писал, что именно с ними он приехал в столицу в день входа туда Мадеро, и по той причине, что он был очень нужен для связи между этими группами, он до сих пор не мог их оставить.
Даниэль понимал, что его отец не одобряет его пребывание в местах, где шла стихийная война и где не было особой нужды в адвокатах и специалистах, но юноша думал и объяснял Эмилии, что за время общения с этими людьми он узнал много того, что никогда не понял бы на расстоянии.
Тут же он рассуждал об опасности, которой подвергались образованные либералы и сам Мадеро именно из-за этой дистанции. Из своего далека они полагали, что эти люди согласятся демобилизоваться и сложить оружие, если добьются смены нескольких имен в правительстве. Он заканчивал письмо словами сожаления по поводу того, что расстрел двенадцатого июля не позволил ему приехать в Пуэблу вместе с Мадеро. Потому что при таком развитии событий он должен был остаться с теми, кто в нем нуждается, и отказаться от тех, кто издевается над бедняками, наделившими их, совершенно незаслуженно, правом принимать решения и управлять от имени народа.
Эти политические разглагольствования, воспринимаемые Эмилией так же отстраненно, как разговор в гостиной у них дома, перемежались фразами, где Даниэль жаловался, как тяжело ему вдали от ее груди, или беспорядочно громоздил одно на другое те же слова, которые бурным потоком лились в ее уши в час, когда он, забыв обо всем на свете, разливал в ней благодать, дающую прощение и избавление от всех несчастий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100