– А разве она станет глупее оттого, что мы ее назовем Деифилия? – спросила Хосефа, которая хотела назвать дочку в честь своей прабабушки.
– Конечно, ведь она будет полагать, что она дочь Бога, хотя на самом деле она – наша дочь.
– Не будем ничего загадывать наперед. – Таков был последний аргумент Хосефы, которая провела большую часть беременности в опасениях потерять это чудо.
Как истинный житель Карибских островов, Диего Саури привык не спорить о чудесах и всегда поднимал на смех жену с ее страхами. Он выражал сомнения по поводу ее способности не ошибиться и сделать как следует мочку уха и глаза хотя бы приблизительно одинакового цвета. Да и как она могла повлиять на что-то, если ее участие сводилось к роли сосуда?
– Чокнутого сосуда, – сказал Диего Саури, приподнимаясь, чтобы поцеловать жену.
У него были сильные плечи и светлые глаза, под которыми пролегли ранние тени, он был среднего роста, как отец, чей образ Хосефа всегда хранила в памяти, линии его руки были загадочны, а пальцы – умелы и точны. Его движения до сих пор напоминали, что когда-то он был хорошим пловцом, и сейчас он ждал, сгорая от желания, малейшего знака своей жены.
– Не начинай! – почувствовав это, заволновалась Хосефа. – Никакого уважения к ребенку! Ты и так все время входил и выходил его дорогой! Мы ведь можем ему навредить!
– Не будь невеждой, Хосефа! Можно подумать, что ты из глухой деревни, – сказал он, целуя ее снова.
– Да, я деревенская. Но и я не виновата, что ты родился среди дикарей.
– Это майя-то дикари? Да на земли твоей деревни еще не ступала нога человека, а Тулум уже был империей земных богов.
– Майя исчезли много веков назад. Сейчас на том месте только развалины, поросшие лесом, – сказала она, чтобы уколоть самолюбие мужа.
– Это настоящий рай, вот увидишь, – ответил Диего, поднимая жену с плетеного кресла, где она вязала. И подталкивая ее к кровати, начал расстегивать пуговицы на ее рубашке.
Час спустя Хосефа открыла глаза и призналась:
– Да, ты прав, это настоящий рай.
– Правда? – сказал муж, поглаживая ее круглый пульсирующий живот. Потом, приземленный, как все мужчины, он спросил: – У тебя найдется что-нибудь поесть?
Помня слова своего друга, доктора Куэнки, о том, что как только беременная женщина развивает бурную деятельность – жди родов, он и ждал, когда Хосефа пулей прилетела с кухни.
– У меня отходят воды, – сказала она.
Диего вскочил с кровати, чтобы поддержать ее, если она начнет падать, но Хосефа внезапно ощутила спокойствие много раз рожавшей женщины и взяла ситуацию под свой контроль, запретив Диего звать врача.
– Ты мне поклялся, что все сделаешь сам, – напомнила Хосефа.
– Когда я такое говорил? – спросил Диего.
– В первую брачную ночь, – ответила ему Хосефа, чтобы прекратить этот спор и сосредоточиться на той суматохе, которая происходила в ее теле.
Она всегда думала, что эта боль будет как роскошный подарок. В последовавшие за этим часы она поняла, что иногда даже за подарки приходится платить очень дорого и что интимная оргия родов больше напоминает битву, которая, к счастью, забывается за время перемирия.
Через девять часов Диего вложил ей в руки блестящее теплое тельце ребенка.
– Видишь, как я угадал, – сказал он, и из его глаз скатились по щекам две большие слезы, которые он слизнул языком и улыбнулся.
– И у нее все на месте, – ответила Хосефа, осмотрев дочь с благоговением.
– Ты мужественная, как сама Иш-Чель, – похвалил жену Диего, подавая ей вату, смоченную спиртовым раствором марихуаны. Потом поцеловал ее в кончик носа и унес с собой новорожденную девочку. Начинался восход непокорного солнца мексиканских зим. Было семь часов утра двенадцатого февраля. Хосефа закрыла глаза и уснула, вновь обретя покой, утраченный девять месяцев назад.
Ближе к полудню она очнулась, впервые в жизни не сумев досмотреть до конца свой сон.
– Диего, кто такая Иш-Чель? – спросила она, все еще в плену своих грез.
Лучась счастьем, будто она очень молодая бабушка, ее сестра Милагрос подошла к ней и объяснила, что Диего спит, а Иш-Чель – богиня луны, воды и врачевателей у древних майя, а значит, в ее обязанности входит оберегать беременность и роды.
– Ты ее уже видела? – спросила Хосефа.
– Как будто сотканная ангелами, – ответила Милагрос с категоричностью, которая так нравилась Хосефе еще с детства.
На четыре года старше ее, Милагрос подарила ей уверенность в себе, не свойственную их матери, и любовь всех братьев, так и не родившихся в их семье. Она была немного выше ростом и гораздо упрямее Хосефы. У нее были такие же высокие скулы и темная грива волос, она могла улыбаться как ангел и дрожать от ярости как тысяча чертей. Хосефа гордилась своим родством с ней. И хотя все считали их такими разными и не понимали, как они могли ладить, между сестрами существовал давний уговор, и они понимали друг друга с полувзгляда. У Милагрос тоже были глубоко посаженные любопытные глаза, но она не успокаивалась, пока не находила ответа на все свои вопросы, здесь и сейчас она хотела заглянуть во все самые удаленные уголки земли, рассеять все свои сомнения, когда те теснились в ее горле, не давая вздохнуть. Именно поэтому она отказала всем, кто хотел взять ее в жены. Если они не знали ответа на ее вопросы, так зачем же связывать с ними свою судьбу? Главной ее страстью была свобода, а самым любимым пороком – дерзость. Один презрительный взгляд ее глаз, сверкающих роковым блеском, сводил на нет любые аргументы. Она была начитанна, как очень немногие, и эрудированна, как никто другой вокруг. Ей нравилось дразнить мужчин, демонстрируя свои научные познания, и для нее было развлечением заучивать наизусть стихи и ставить перед собой все время новые задачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100