– Ну и что? У кого их не бывает – угрызений совести?
Однако Джастина будто бы и не расслышала его реплики.
– Да, у меня было время задуматься о своем прошлом. Там было много печального – больше печального, чем радостного. И я прошла через все это. Я стала другой, совершенно другой Джастиной Хартгейм.
– Но разве мы не меняемся каждый день? – возразил Лион.
– Я стала совершенно иным человеком, и той Джастины больше никогда уже не будет.
Иногда я сожалею об этом, иногда – нет. Не знаю, как лучше… Наверное так, как есть.
Лион задумчиво – словно обращаясь к самому себе, а не к собеседнице – согласился:
– Да, ты действительно изменилась… Тогда – зачем же возвращать все то, прежнее? Нельзя сворачивать на дорогу прошлого, думать о старых грехах. Надо захлопнуть ту книгу и открыть новую.
– Да, – согласилась Джастина, – наверное, ты прав, надо идти вперед. Что прошло – то прошло. Обратно ведь не вернешь…
В какой-то момент Лиону показалось, что последние слова были произнесены ею с сожалением, но он тут же успокоил себя мыслью, что ему это только показалось. В гостиной зависла долгая, томительная пауза.
Джастина, казалось, не обращала на Лиона ровным счетом никакого внимания – она всецело отдалась своим невеселым размышлениям. Наконец она произнесла, возвращаясь к тому, с чего начала:
– Так чего же он от меня хочет? Тот человек. Почему не оставляет меня? Зачем терзает?
Лион несмело напомнил:
– Ведь ты говорила об одиночестве… Сказал – и сам испугался; видимо того, что повернул мысли Джастины в столь невеселое для нее русло.
Но Джастина продолжала – она словно бы и не расслышала реплики Лиона; это были просто мысли вслух…
– Не скрою, я раньше любила одиночество. Ты ведь знаешь… Я выходила на занятия иногда на час, на два часа раньше, и я не замечала, как быстро идет время. Чаще всего я просто бродила по городу, иногда срывала кленовый прутик, выстукивая им мелодию по чугунной решетке ограды. Я ни о чем не думала. Мне не хотелось разговаривать с людьми. Я просто любила наблюдать их. Очень приятное занятие – наблюдать за людьми издалека. Да за теми же студентами. Иногда я ходила с кем-нибудь из них по вечерам в кафе, – она вспомнила разговор с Роджером Солом и его рассуждения о том, что цель каждого человеческого существования – наслаждение; теперь он показался ее мелким и неприятным, – Поговоришь с людьми – словно теряешь что-то. Дотронешься – они похожи на хрупкие елочные игрушки. Да, люди хрупки, наивны, и достойны любви… Но лучше любить их издалека. Есть мужчины, которые так любят женщин – на расстоянии.
Лиону очень захотелось возразить, что это неправда, что женщин лучше любить не на расстоянии, что он, Лион, любит ее совершенно иначе, однако Хартгейм почему-то не сделал этого…
– Раньше, – голос Джастины звучал ровно и спокойно, – когда я была совсем молодой и жила в Дрохеде, мне очень нравилось смотреть на парней с окрестных ферм, которые иногда захаживали к нам. Иные мне даже нравились. Но я никогда не разговаривала с ними, никогда не проявляла себя. Наверное, они даже и не подозревали о моем существовании…
Лион, не удержавшись, спросил:
– Но почему?
Конечно, вопрос был не очень тактичным, но это не смутило Джастину – ведь они знали друг друга не первый год… Что же им скрывать друг от друга?
Немного помолчав, она ответила:
– Не знаю… Наверное, потому что я стеснительна по натуре… Так вот, – продолжила она, – они и не подозревали обо мне. А я мысленно подбирала каждому подходящую пару, составляла будущие семьи в своей голове. Иногда я даже угадывала – впрочем, это было нетрудно, потому что все женихи и невесты у нас были наперечет. Потом это стало моей привычкой. Я могла быть одинокой в самых многолюдных местах – наверное, даже с тобой, но не всегда. Я полюбила вкус одиночества, порой даже ловила себя на мысли, что прибегу к любым средствам, чтобы остаться одной.
Лион, очень серьезно посмотрев на жену, произнес:
– Да, иногда я замечал это. Особенно – с тех пор, как мы перебрались сюда, в Оксфорд.
– Это только усугубилось после того, как мы потеряли Элен и Барбару. Я замкнулась в себе, я бежала от друзей, даже самых, казалось бы, близких и преданных… Я сторонилась жизни. Мне хотелось только одиночества, хотелось постигнуть себя, разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях. Познать свой собственный мир, наверное… – добавила она. – Но потом я внезапно поняла, что так можно совершенно отдалиться от людей. И потому я согласилась усыновить Уолтера и Молли – наверное, тогда я думала, что дети будут той единственной ниточкой, которая останется связующей между мной и окружающим миром.
Лион с надеждой в голосе спросил:
– А мной?
Она слабо улыбнулась.
– И тобой, конечно же…
Хартгейм с сочувствием посмотрел на жену. Да, теперь, после этих откровений многое ему становилось понятным.
– И ты по-прежнему чувствуешь себя одиноко? – спросил Лион.
Она, устало посмотрев на него, произнесла медленно и задумчиво:
– Не знаю… Думаю, что после всего, что произошло со мной, я разлюблю одиночество… Так прошло время; то время, что мы жили здесь, в Оксфорде. Да, – вздохнула Джастина, – время промелькнуло незаметно, и мы уже состарились. Мне часто казалось, будто бы кто-то смотрит на меня из зеркала – я боялась взглянуть на свое отражение. Но не всегда. Только иногда.
– Ты насчет этого человека?
Она кивнула.
– Да. Он следил за мной, смотрел на меня. Странно так смотрел. Появлялся он, когда я причесывалась, примеряла платье, накладывала макияж. От неожиданности я застывала на месте. Отворачивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104