В первую очередь она сообщила, что уход за младенцем начинается с момента зачатия и что круглосуточная забота о ребенке на протяжении девяти месяцев без всякой передышки – вопиющая несправедливость. Голосом, который у Ли-Шери вызвал ассоциацию с отбойным молотком, вгрызающимся в нанизанные на нитку жемчужины, редакторша представила аудитории последние достижения в сфере акушерства. При этом она утверждала, что свой личный и общественный потенциал женщины начнут осознавать не раньше, чем искусственное оплодотворение и экстракорпоральная беременность станут обычной практикой на всем земном шаре. Редакторша не остановилась на проблеме ликвидации первородного греха. Она также заявила, что дети еще с рождения должны пользоваться всеми благами коллективно-профессиональной опеки, и призвала участников симпозиума обратиться к правительству с требованием немедленно выделить средства на содержание специальных учреждений, работники которых обеспечат стандартизованное воспитание детям, освободив тем самым родителей.
Принцесса как раз мысленно высчитывала, сколько акций подобного учреждения она приобрела бы, когда стареющий поэт-юморист, приглашенный, так сказать, для выражения «особого мнения», именно это и сделал. Он сказал редакторше, что, распространяя свои идеи, она «сыплет на цветы жизни ядовитую серу». Поэт был изрядно набравшись, но в творческой среде это никогда не считалось серьезной помехой выступлению.
– Что же это выйдут за дети, если они появятся на свет благодаря химической формуле, а не плотскому удовольствию? – вопрошал поэт. – Несомненно, каждый из них родится с двумя глазами и нужным числом пальцев на ногах, но будет ли их воля достаточно горяча, все ли пальцы окажутся на месте у их фантазии? С чем будут соединены их души – с пульсирующей нитью живой вселенной или с мутным осадком на дне пробирки? Каким вырастет младенец, выплюнутый по сигналу хронометра из пластикового чрева, лишенный естественного ритма, связи с матерью, толкотни повседневной жизни? Чем заполнится крошечное пространство у него между глазами – синтетической жидкостью? Не отпечатается ли в глубине его сердца – или где-нибудь еще – клеймо андроида?
Редакторша обвела публику долгим взглядом, полным привычно-скучающего раздражения.
– Вы, очевидно, боитесь, – обратилась она к поэту, – что дети, зачатые новым способом, не поймут ваших шуток?
– К дьяволу сентиментальную чушь! – выкрикнул кто-то, но поэт, то ли вошедший в раж, то ли просто изрядно пьяный, продолжал:
– Дети, взращенные государством, вскормленные роботами, дети, слезы которым вытирали «профессиональные специалисты», а колыбельные пели машины с металлическими голосами, – какое общество, по-вашему, построят эти дети, когда вырастут? Неужели вы хотя бы на миг допускаете, что люди, с молоком впитавшие правительственные доктрины, не станут инструментами этого правительства? Они обречены жить в тоталитарной системе, где правит тирания, – сбываются худшие кошмары…
К этому времени речь поэта совсем потонула в шиканье и свисте, и его слова были слышны только в первых рядах. Тогда поэт достал бутылку из-под джина и начал говорить в нее. Негромко. Редакторша нью-йоркского журнала презрительно усмехалась. В сторону подиума полетели многочисленные оскорбления и как минимум одна спелая папайя. Затем последовала общая перепалка, знакомая всем, кто жил в последней четверти двадцатого века. Женщины кричали, что мужчины снимают все сливки, а те парировали, что все бабы одинаковы. В какой-то момент микрофон удалось перехватить преподавателю дельфийской школы из Шеридана, штат Орегон.
– Друзья мои, мне кажется, что в пылу спора мы позабыли о детях, а забывая о них, мы забываем о будущем, ради которого и собран этот симпозиум.
Во взоре преподавателя проглядывало торжество человека, воплотившего голос разума. Кто-то с размаху шлепнул его по лицу окровавленной гигиенической прокладкой.
– Экзистенциалисты! – взвизгнул оскорбленный преподаватель.
– Если ты так любишь детей, – выкрикнула женщина, – сам их и рожай!
– Правильно, сестричка! – поддержал ее молодой человек, стоявший поблизости, после чего они крепко пожали друг другу руки. Вполне вероятно, что решение проблемы перенаселенности заключено в таких вот рукопожатиях.
В попытке восстановить порядок на сцену поднялся делегат симпозиума, знаменитый йог. Он принял позу лотоса. Он лучезарно просиял. Сохраняя полную невозмутимость, он разъединил паутину и соединил ее снова (лишних деталей не осталось). Он проглотил трех бабочек, потом отрыгнул их обратно целыми и невредимыми, но это произвело впечатление лишь на ту часть публики, которая уже и так успокоилась. От йога попахивало бессмертием, тогда как во многих кругах бессмертие уже попросту вышло из моды.
Ситуация становилась все более неприглядной, да к тому же скучной, поэтому я избавлю вас от дальнейших подробностей. Хорошего понемножку. Баньян пускает побочные корни в землю, и порой они расползаются на приличное расстояние. В хороших условиях баньян плодоносит – на нем вырастают фиги. Томас Джефферсон любил фиги. Только благодаря гению Джефферсона идея американской революции так долго продержалась в чистом виде, прежде чем ее засосало в дымоход зашоренности. Джефферсон был рыжим. Этот факт ничего не значит. Кроме того, что в мире все взаимосвязано.
Видя, что дебаты вот-вот перейдут в насилие или, еще того хуже, в заседание комиссии, Ли-Шери выбежала из парка. Пальмы, романтические гавайские пальмы стыдливо прикрывали уши ветвями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84