Зная о том, что в последней четверти двадцатого века землян ждет трудный период – время нехватки ресурсов, загрязнения атмосферы, политических предательств, путаницы в сексуальных отношениях и духовного голода, – Рыжебородые через картинку на пачке сигарет посылали сквозь наши закопченные шторы лунный луч, луч ободрения и надежды.
Удовлетворившись расположением верблюда и пальм, Рыжебородые сосредоточили внимание на главном предмете – пирамиде. Они считали пирамиду жизненно важным элементом в непрерывной эволюции человечества и хотели, чтобы пирамида попадалась землянам на глаза как можно чаще. Их телепатический контакт с литографом оказался столь успешным, что на пачке «Кэмел» появилась не одна, а целых две пирамиды.
Так как парень все еще был настроен на нужную волну и чудно воспринимал сигналы – да-да, премного благодарны, – Рыжебородые заодно внушили ему мысль дополнить рисунок фигурой обнаженной женщины, олицетворяющей Богиню Луны, Великую Мать, женское начало творчества, роста, перемен и обновления. Богиня Луны – первая из всех божеств, упомянутая в письменных источниках, и единственная, кому поклонялись практически повсеместно. Вполне естественно, что ее аура плодородия должна присутствовать в пустынном пейзаже на пачке. Может быть, своей регенеративной силой пирамиды обязаны именно Лунной Матери, ведь она определенно символизировала эту силу.
Дабы не нарушать композицию, ее образ на пачке был едва намечен: фигура богини скрыта в желтых и коричневых оттенках передней части туловища верблюда. Такое решение кажется очень оправданным, поскольку эта царица любви, дарительница фантазий и грез, звездная пастушка, целительница и нянька всего живого неизменно проявляет себя незаметными и таинственными способами. Как напоминание о том, что Царице Луне вечно угрожает Владыка Солнце (мы наблюдаем эту космическую драму каждый месяц, когда солнечный свет постепенно поглощает убывающую луну), желтогривый лев, распространенный древний символ Солнца, также был спрятан в очертаниях верблюда – выше и правее женской фигуры.
Этого было бы и достаточно, этого вполне хватало, чтобы сделать пачку «Кэмела» сосудом символической истины, беспрецедентным явлением последней четверти двадцатого века, настоящей лунной Библией – компактной, доступной и полной, как и положено в эпоху транзисторов. Но, войдя в азарт, Рыжебородые крепко ухватились за свой шедевр и не желали его бросать. Они дерзнули пойти еще дальше и послать из своего измерения в наше слово. Как тщательно они подобрали это слово!
Оно разрешает ответить «да» и позволяет сказать «нет».
Оно дает свободу свободным и снимает всякие обязательства с любви.
Оно распахивает окно после того, как захлопнется последняя дверь.
С ним связаны все приключения и авантюры на свете, вся радость, слава и смысл жизни.
Оно приводит в действие буксующий двигатель эволюции.
Оно свивает из шепотов и вздохов кокон для гусеницы.
Его произносят молекулы перед тем, как соединиться в цепочки.
Оно отделяет мертвое от живого.
Его не способно отразить ни одно зеркало.
В начале было слово, и слово это было:

Выбор
70
Внизу, на первом этаже, и снаружи, и повсюду мир продолжал трещать, звенеть и болтаться в пространстве, как игральный автомат между бортами лодки. Миру не было дела до теории Ли-Шери. Там говорили о нефти и атомных электростанциях, обсуждали цены и зарплаты, набранные очки и жизнь знаменитостей, карьеры и болезни и тысячью неуклюжих и завуалированных способов пытались сказать о том, как удержать любовь. Миллионер скончался в постели секретарши. Селекционеры вывели квадратную дыню. В Беверли-Хиллз открылась дискотека для собак.
На берега Пьюджет-Саунд октябрь заявился, как отбивная из молодого барашка, обсыпанная золотистыми сухарями и слегка обжаренная в небольшом количестве небесной синевы. Некоторые ошибочно называли это время бабьим летом, но, с формальной точки зрения, бабьему лету должно предшествовать похолодание, а после внезапных апрельских морозов ни малейших признаков холода не наблюдалось. Скорее это было похоже на продолжение обычного лета. Лето раскручивалось и растягивалось, как змеи, которые, не получив сигнала к спячке, грелись на солнце в зарослях ежевики. Змеи, точно кожаные ремни без брюк, лишь на краткие мгновения выходили из затянувшейся блаженной неги, когда с ежевичного куста вдруг падала ягода – крупная, как голубиное яйцо, и черная, будто проклятие в это бесконечное лето.
Приторный запах гниющей ежевики поднимался под крышу дома на струях бриза, дующего с океана, в результате чего получалась безумная смесь сладкого и соленого ароматов, от которой поморщились бы самые закаленные носы. Но мансарда была плотно закрыта, и туда не проникал ни ягодный запах, ни похожее на жалобные крики динозавров кряканье диких уток – этой осенью они не торопились улетать на юг. В мансарде почему-то не было слышно даже рева спортивных трибун, приглушенное звучание которого обычно доносилось через два этажа из комнаты Макса, где стоял телевизор.
Если отсутствие дождя в октябре того года выглядело странным, то отсутствие эмоциональных комментариев футбольных матчей удивляло принцессу еще больше – так сильно, что несколько уик-эндов подряд она отрывала взор от пачки «Кэмела», чтобы поинтересоваться об этом у Хулиетты. Старая служанка, однако, совала Прекрасному Принцу мух и не могла или не хотела отвечать.
На самом деле король Макс по-прежнему проводил все свое время перед телевизором, правда, забывал его включать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84