В ту ночь сверкали под луной серебристые клинки, и его кровь казалась черной на стенах, на белых простынях и на женщине, с которой он спал. Тогда было не так больно — жизнь просто вытекала из него, точно где-то прорвалась подпирающая ее плотина. Убийцы постарались на совесть, но все же недостаточно: потребовалась одна или две минуты, чтобы темная пелена покрыла мозг. Тогда он впервые вкусил смерть.
Братья-вампиры спасли его: доставили в Тире Ганд и поднесли к его губам Чашу. Он очнулся в склепе, думая что настал судный день, но тут же узнал раздирающую его жажду и заметил, что сердце едва бьется. Тогда он понял, кем стал.
А теперь он умрет снова, медленно, без капли крови, которая оросила бы его иссохшие вены. Всего через день-другой он превратится в сухую шелуху, в мумию, которую ничто уже не оживит.
Как он попал сюда и почему лежит под грудой камней, так глубоко, что его запорошенные пылью глаза не видят ничего, кроме мрака? Ему смутно вспоминались запутанные коридоры, треснувший пол и падающие колонны, древние, облезшие стенные фризы, облупившийся лик Маризиана на стене...
Гробница Маризиана — вот где он находится. Все казалось таким легким, он был так близок к цели. Потом взрыв, огонь, способный убить — и убивший.
Почему же он тогда еще жив? Фаран провел сухим языком по растрескавшимся губам и понял. Ему не дала умереть кровь, которую он ощутил на губах: не сухая кровь живого мертвеца, а настоящая, живая, сладкая кровь. Рядом лежал труп одного из Жнецов, рухнувших в яму вместе с ним, — кровь из расчлененного туловища орошала лицо Фарана, и князь медленно слизывал ее. Она была слаще на языке, чем малина. Фаран поглощал ее всем своим существом, как поглощает зеленый росток солнечные лучи — этот слабо струящийся источник, его аромат, спасали Фарана от бездны Хеля и второй смерти.
Он, должно быть, опять лишился сознания и очнулся, услышав зовущий его голос. Голос звучал глухо сквозь толщу заваливших Фарана камней, но князь узнал Голона и прокаркал что-то в ответ. Голон, вероятно, услышал его, ибо тут же раздался грохот разбрасываемых камней. Свет хлынул в глаза Фарану, обжегши его чувствительную радужку. Открыв их снова, князь увидел над собой изнуренное лицо чародея, осматривающего его рану. Вывернув шею, Фаран тоже взглянул туда и увидел торчащий из плеча обломок желтой кости. Сам себе удивляясь, он рассмеялся сухим горловым смехом. Полтораста лет он жил, медленно разлагаясь — потихоньку разваливался на куски, словно портновский манекен; даже бессмертие не искупает подобного бесчестья. Лицо Голона приобрело еще более тревожное выражение.
Он снова принялся разбирать завалившие Фарана обломки, но скоро прервал свой труд, и Фаран увидел поперек своего живота колонну трехфутовой толщины. Раньше он, как ни странно, ее не чувствовал, однако она лежала на нем, вдавливая его слипшиеся кишки в хребет.
В этот миг первый из мощных толчков потряс все вокруг. Зубы Фарана застучали, глаза вылезли из орбит, ушные перепонки чуть не лопнули. Шум шел отовсюду и ниоткуда, и от этого гневного рокота пыль сыпалась дождем с разрушенного потолка. Колонна сдвинулась. Беспамятство, к удивлению Фарана, вновь овладело им, и он соскользнул во тьму...
Голон дико озирался по сторонам. Склеп, где он оказался, был огромен и сложен из громадных каменных блоков. Во все четыре стороны от него расходились темные, двадцатифутовой высоты туннели, а груда обломков, под которой лежал Фаран, высилась точно посередине. Голон напряг зрение, стараясь понять, откуда идет звук. Грохот раздался снова, и его сопровождало столь сильное сотрясение, что у Голона помутилось в глазах. Затем каменная кладка одной из стен с громовым треском обрушилась внутрь, послав в зал новое облако пыли.
Когда пыль чуть рассеялась, Голон с изумлением увидел руку — большую, как дверь, серую, как камень, который она проломила. Рука слегка согнула пальцы, и снова камни с грохотом посыпались из стены, открыв мощное мускулистое предплечье футов шести в толщину и двадцати в длину. Рука была человеческая, но в двадцать раз больше, чем у любого человека. Один из гигантов, построивших город — сам Адаманстор, быть может, — очнулся от векового сна. Раньше Голон думал, что в этих гигантах было футов восемь, от силы десять росту. Но тот, кому принадлежал этот кулак, был раза в четыре больше, и силы у него, как видно, было довольно, чтобы обрушить всю пирамиду.
Голон не часто испытывал страх: науки, которые он постиг в храмовой библиотеке, все эти заклинания и заговоры отучили его бояться. Все вокруг привыкли отступать перед ним и его знанием. Но когда гигантская рука шевельнулась снова, обрушив часть стены, Голона объял голый и неприкрытый страх. Это ожившее страшилище, явившееся из седой древности, могло истребить и его, и все вокруг. Ведь в те времена, когда этот великан жил, магия, создавшая город, была обычна, как воздух. Тогда все умели то, чему в нынешнем поколении обучился один Голон. Оставалось последнее, отчаянное средство, ни разу не употреблявшееся за стенами храма Червя. Заклинание из Книги Червей, страшнее всех известных Голону. Но есть ли у него время? Будь что будет: только таким путем он может еще спасти Фарана.
На полу было как раз довольно места. С тревогой глядя на руку, опять застывшую неподвижно, Голон торопливо извлек из кошеля на поясе мел и расчистил пол от пыли и обломков, молясь, чтобы пыль не осела снова, пока он будет чертить. Слегка дрожащей рукой он принялся вычерчивать сложный иероглиф, похожий на цветок с множеством лепестков, где линии, подобно Иссу, пожирающему собственный хвост, бесконечно переплетались друг с другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161