потому что у него действительно больше мозгов, чем у Пуха, и беседа пойдёт лучше, если он, а не Пух, представит там одну из сторон, и как было бы приятно потом вечерами вспоминать чудесный день, когда он ответил Слонопотаму так храбро и дерзко, как будто Слонопотама там не было вовсе. Сейчас это казалось совсем лёгким делом. И он даже знал, что будет говорить…
Так и шло в Яме с Песком — пока не подошёл Кристофер Робин, не посмотрел вниз и не увидал Пуха и Пятачка. После чего дела пошли чуть Сложнее:
— Хо-хо! — сказал Кристофер Робин громко и внезапно.
От Изумления и Ужаса Пятачок подскочил выше себя, но Пух продолжал мечтать.
«Это Слонопотам! — с ужасом промелькнуло в голове Пятачка. — Ну, наконец-то!» Он чуть пожужжал горлом, так, чтобы ни одно из слов там не застряло, а затем произнёс легчайшим, очаровательнейшим образом: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля…» Но, конечно, он не оглядывался и не смотрел вверх, потому что иногда, если начнёшь осматриваться и обнаружишь смотрящего на тебя сверху Очень Свирепого Слонопотама, сходу забываешь кое-что из того, что собирался сказать.
— Трум-тум-тум-тирли-бум, — сказал Кристофер Робин голосом Пуха…
«Он сказал неправильно, — с тревогой подумал Пятачок. — Он должен был опять сказать „Хо-хо!“. Пожалуй, мне лучше сказать это за него.»
И так свирепо, как только мог, Пятачок сказал: «Хо-хо!».
— Как ты попал туда, Пятачок? — спросил Кристофер Робин своим обычным голосом.
«Какой Ужас, — подумалось Пятачку. — Сначала он говорил голосом Пуха, потом голосом Кристофера Робина, и вытворяет это всё, чтоб Расстроить меня.» И, будучи уже Совершенно Расстроенным, он произнёс быстро и чуть визгливее, чем собирался: «Это западня для Пухов, а я дожидаюсь, когда попаду в неё, хо-хо, это что ещё такое, а потом я скажу опять хо-хо».
— Что-что? — перепросил Кристофер Робин.
— Западня для хо-хо, — сказал охрипший вдруг Пятачок. — Я только что соорудил её и вот дожидаюсь хо-хо, чтоб ох-ох.
Прозвучало, полагаю, не очень внушительно.
— О, привет, Пятачок. А что это за грубоватый увалень, который сопровождает тебя в последнее время?
— Это мой новый Телохранитель, — пропищал Поросенок.
— Телохранитель? Зачем тебе телохранитель? Тебе часто приходится отстаивать свои интересы?
— Примерно так, — солидно отозвался Пятачок. — С ним я чувствую себя в большей Безопасности.
— Он похож скорее на грабителя. Надеюсь, у него хотя бы приличные рекомендации?
— Рекомендации?
— Ну да. С мест прежней работы. Может, в его рекомендациях есть компроментирующие записи — аресты, тюремные сроки, что-нибудь такое?
— Я… я так не думаю, — сказал Пятачок.
— Хорошо, я надеюсь, что с этим порядок. Если ты действительно считаешь, что нужна охрана. Кстати, а что там с фамильным серебром?
— С-с-серебром?
— Ну, ты знаешь — серебряные ножи, вилки, ложки. Их нет в ящике, где они обычно лежали. Я просто спрашиваю, на всякий случай…
— Нет, — выпалил Поросенок. — Он не мог… я имею в виду, что они не могли. Им там было не место или ещё что. Да, вот именно. Они должны быть. Они… Я… Извиняюсь, мне надо идти. До свидания.
Такие вот странности.
Здесь нужно заметить, что даосизм всегда относился с большой симпатией к Очень Маленьким Зверькам.
Дело в том, что кроме животных как таковых — в которых конфуцианцы видели просто бездушных существ, пригодных для еды, жертвоприношений, полевых работ или в роли тягловой силы, — Самыми Маленькими Зверьками в китайском преимущественно конфуцианском обществе традиционно были женщины, дети и бедняки. Бедняки, угнетаемые жадными торговцами, землевладельцами и правительственными чиновниками, располагались в самом низу конфуцианской социальной лестницы. Иными словами, они как бы не существовали вообще. А жизнь женщин даже в зажиточных семействах — в зажиточных семействах в особенности — была вовсе не свободной, поскольку повсеместно был принят конфуцианский брак, то есть многобрачие, и другие обычаи, настолько унизительные для женщин, что жителю современного Запада это трудно даже представить. Столь же безрадостно жилось и детям. Для истинного конфуцианца дети существовали как продолжатели рода, не только вынужденные во всём беспрекословно повиноваться своим родителям, но и обязанные брать на себя заботу о родителях в старости — не имея никаких собственных идей, идеалов и интересов. По конфуцианским законам отец имел полное право убить сына, проявившего неповиновение главе семейства или опозорившего семью: само такое поведение оценивалось как преступное.
Даосизм, напротив, полагал, что уважение должно быть заслуженным, а уж если Большой Папа ведёт себя скверно, то члены его семьи имеют право на мятеж. Это относилось и к императору и его «семейству», т.е. и к его приближённым: если император оказывался тираном, подданные имели право его свергнуть. Высшие сановники-конфуцианцы жили в постоянном страхе: члены тайных даосских и буддистских обществ были всегда готовы выступить и попытаться опрокинуть Трон Дракона, если условия жизни становились невыносимыми, как это не раз и бывало.
Симпатии даосов всегда были на стороне Униженных — на стороне изгоев и париев общества, включая тех, кто был разорён уловками алчных торговцев и чиновников и вынужденно стал одним из «Братьев Зеленых Лесов» (как называли тогда объявленных вне закона) или «Гостей Рек и Озер» (бродяг). Китайские боевые искусства создавались прежде всего даосами и монахами-буддистами, чтоб защищать обездоленных и научить их защищаться самостоятельно. Эти искусства точнее было бы называть анти-боевыми, поскольку они использовались не только против вооруженных бандитов, но и всякий раз против солдат местных князей или императорских войск, когда те поднимали свои мечи на слабых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47