Но вы должны согласиться, что наши с вами понятия о счастье совершенно различны. Я не сомневаюсь, что вы желаете мне счастья, но боюсь, что вы ошибаетесь насчет средств сделать меня счастливой.— Я не могу похвастаться ученостью и образованностью, какую ваш отец счел нужным дать вам, — заявила г-жа Монтони, — и поэтому, признаться, не понимаю всех этих рассуждений о счастье; мне доступен только здравый смысл, и, право, хорошо было бы для вас и для вашего отца, если б и это было включено в ваше воспитание.Эмилия была слишком взволнована этими словами, затрагивающими память отца, чтобы рассердиться на тетку.Г-жа Монтони хотела продолжать, но Эмилия вышла из комнаты и ушла к себе; там ее окончательно покинуло мужество, и она залилась слезами горя и досады. Обдумывая свое положение, она каждый раз находила новую причину к огорчению. Перед тем она только что убедилась в злокозненности Монтони; теперь к этой неприятности присоединялось жестокосердное обращение тетки, которая хотела принести ее судьбу в жертву своему тщеславию. Ее глубоко возмущало бесстыдство, с каким г-жа Монтони хвасталась своей привязанностью к племяннице в то время, как замышляла погубить ее, пожертвовать ею и, наконец, язвительная зависть, с какой она осуждала характер ее покойного отца.За те несколько дней, что оставались еще до отъезда в Миаренти, Монтони ни разу не заговаривал с Эмилией. На его лице можно было прочесть злобу и неудовольствие; но Эмилию крайне удивляло то обстоятельство, что он не упоминал ей о причине своего гнева; не менее удивлялась она и тому, что за эти три дня граф Морано ни разу не показывался у Монтони и никто даже не упоминал его имени. У нее возникало на этот счет несколько догадок. То она опасалась, что ссора между ними опять возгорелась и имела роковой исход для графа; то она надеялась, что утомление и досада на ее твердый отказ заставили графа наконец бросить свои притязания, то она начинала подозревать, что он пошел на хитрости, прекратил свои визиты и просил Монтони не упоминать его имени нарочно, в расчете, что Эмилия из чувства благодарности и великодушия даст согласие, хотя и не любя его.Так проходило время в тщетных догадках и постоянно сменяющихся надеждах и страхах, пока не настал день, назначенный Монтони для отъезда на виллу Миаренти.Монтони, решив пуститься в путь не раньше вечера, желая избегнуть жары и воспользоваться свежим бризом, — около часа до заката солнца сел со своим семейством на баржу, чтобы плыть по Бренте. Эмилия поместилась одна на корме судна и по мере того, как оно медленно скользило по реке, наблюдала роскошный город, все уменьшавшийся в отдалении, пока наконец его дворцы как будто стали опускаться в морские волны, между тем как наиболее высокие башни и церкви, освещенные заходящим солнцем, долго еще виднелись на горизонте, подобно тем облакам, которые в северных странах долго медлят на западной окраине неба, отражая на себе последние лучи солнца. Вскоре, однако, и они стали смутными и растаяли в отдалении; но Эмилия все не могла оторваться от необъятной картины ясного неба и беспредельного моря и чутко прислушивалась к шуму волн; взор ее переносился через Адриатику к противоположным берегам, находившимся, однако, далеко за пределами зрения, и она предалась воспоминаниям о древней Греции; эти размышления о классическом мире навеяли на нее ту чарующую грусть, какая овладевает всеми, кому случается видеть театр, где разыгрывалась история древних народов, и сравнить его теперешнее безмолвие и пустынность с былым величием и кипучей жизнью. Сцены из Илиады в ярких красках рисовались ее воображению; когда-то эти места кипели деятельностью и оглашались славой героев, а теперь лежат безлюдные, в развалинах, но по-прежнему милые сердцу поэта и сияющие в глазах его юной красотою.Созерцая умственными очами далекие пустынные равнины Трои, Эмилия дала волю своей фантазии и набросала следующие строки: СТАНСЫ По равнинам Илиона, где некогда воины кровь проливалиИ певец вдохновенный бессмертные песни слагал.По равнинам Илиона усталый путник гналСвоих верблюдов гордых к развалинам древнего храма.Кругом широкая пустыня расстилалась,На западе алое погасло облако,И сумерки над всей безмолвною равнинойНакинули покров свой; держал он путь к востоку.Там, на сером горизонте, возвышалисьГордые колонны покинутой ТроиИ пастухи бродячие убежище находилиПод стенами, где некогда цари пировали.Под высоким сводом остановился путникЙ, сняв тяжелую ношу с верблюдов,Вместе с ними подкрепился пищейИ в краткой молитве вознес помыслы к Богу.Из стран далеких прибыл он с товаром,Все состояние его несли на себе его терпеливые слуги.Вздыхая, он с тоскою помышлялО том, как бы скорей добраться до своей счастливой хижины.Там ждут его жена и маленькие дети,Улыбками ему они отплатят за тяжкие труды.При этой мысли слезы жаркие тоски и ожиданьяНаполнили его глаза.Безмолвие могилы там царитГде некогда герои оглашали песней тишину ночную.Хамет заснул, тут возле прилегли верблюды,И в груду свалены товары.Невдалеке лежала плоская, пустая сумкаИ флейта, развлекавшая его в дороге.Во время сна его разбойник ТартарПодкрался к спящему: вчера он караван подкараулил.Объятый жаждой грабежа,И тщетно было бы молить о милости его.За поясом его торчит отравленный кинжал.Кривая сабля на бедре,А за спиной колчан со смертоносными стрелами.Холодные лучи луны храм озаряли,Указывая Тартару путь к его уснувшей жертве.Но, чу! потревоженный верблюд потряс колокольцами.Расправил члены и поднял сонную голову.Хамет проснулся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134