Хорошая. И у нее вряд ли мог быть парень.– На твоем месте я не была бы столь категорична.– Все знают, что мормоны не разрешают своим детям заводить романы.– Я слышала, что парень был священником.– У мормонов не бывает священников. Я католичка и разбираюсь в том, что говорю.– Нет, все мормоны считают себя священниками, а женщины находятся при мужчинах. В каждой семье есть совет, и они как бы воплощают церковь...– Ты видела девочку по телевизору? Помнишь, как она вела себя?– Но, Лиза, у нее убили сестер. Ее можно понять.– Все равно она не имела права так относиться к людям, как будто они мусор какой-то. Люди пришли выразить им свою поддержку.– Мормоны верят, что все, кто не относится к их секте, – мусор.– Неправда. Скорее, делят людей на непосвященных и посвященных.Они рассмеялись.Я покраснела и закрыла лицо книгой.– Как ты думаешь, младенец поможет ей?– Я бы ни за что не хотела после того, что случилось, родить ребенка, да еще так скоро.– Вообще-то у нее нет выбора. Они снова рассмеялись.– Может, это их спасет.– Возможно.Они исчезли, а потом появились снова. В это время мама начала изредка кричать. В родильном отделении сестры говорили ей, что она умница, делает все как надо, а потом за дверью перемывали ей косточки.– Как ты думаешь, они имели отношение к тому, что случилось? По телевизору только и слышишь истории о родителях-садистах.– Они не похожи на таких. Очень приличные люди.– По виду нельзя судить.Комната была очень маленькая, поэтому я все же решилась прервать их беседу. Опустив книгу, я откашлялась.– Извините, но мне неприятно все это слушать. Прошу вас, не говорите такого. Я Ронни Свои, и это мои сестры погибли. А там мои мама и папа. Мама может услышать вас, и это разобьет ей сердце. Неужели о моей маме можно подумать, что она способна обидеть маленьких детей? И почему вы говорите обо мне такие страшные вещи? Вы даже не знаете меня, понятия не имеете, хорошая я девочка или плохая. Моей мамы не было дома, когда все произошло.Они замолчали. Одна медсестра – та, что подобрее, разразилась слезами. Она отошла, но потом вернулась, сказав:– Мне очень стыдно. Очень стыдно за то, что мы тут наговорили.Другая повторила ее слова:– Нам очень стыдно. Мы просто дали волю языкам. Я ответила им:– Я не держу на вас зла, но прошу вас, не надо больше так говорить, нам и без того тяжело.«Вторая медсестра тоже начала плакать. – Малышка, может, принести тебе чаю? Я ответила грубо:– Просто воды. Или какой-нибудь газировки. Мы не пьем чай. Не потому, что мормоны хотят быть выше других. Просто у нас свои правила. Католики ведь раньше ели рыбу по пятницам. А евреи не едят свинину.Вторая медсестра быстро принесла мне сладкой газировки, а та, что заплакала первой, вернулась из ванной комнаты, и ее глаза были красными от слез. Она присела рядом:– Может, я могу хоть как-то загладить свою вину перед тобой? У меня дочь почти твоего возраста. Ей всего семь. О, мне так жаль, – говорила она.Она вдруг обняла меня и крепко прижала к себе. От нее пахло лимонами и химчистотой.– Бедная маленькая девочка, – повторяла она.Затем доктор побежал в мамину палату. Я слышала, как мама стонет от напряжения.– Не волнуйся, ребенок вот-вот должен родиться.Я не знала, почему мне это пришло в голову, но я спросила:– Он умрет?– Нет, конечно, – воскликнула медсестра-католичка. – Дети могут пережить и не такое. Честно! О, я слышу, как он кричит! Хорошо кричит! Слава Богу!Мы встали.В этот момент появился папа. Я подбежала к нему, и он поднял меня, как маленькую.– Ронни, это мальчик. Большой красивый мальчик. Девять с половиной фунтов. Спасибо Отцу Небесному.У него были красные глаза.В палату на ночь поставили две кушетки, для меня и для папы. Моя мама заплакала только однажды.– Он так похож на Рут, – сказала она.На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.Сначала я не хотела брать малыша на руки.– Все в порядке, – успокоил меня папа. – Ты не сделаешь ему хуже.– Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.– Он научит тебя, как полюбить его, – ответил папа. – Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.– Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, – обратилась я к нему.Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.Но мы ошиблись.Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.Нас осталось только трое. Глава седьмая Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83