И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, но это будут крылья пеликана, летящего с океана, – большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок – маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.

1 ЯНВ. 2000 ГОДА
Я ехал в Калексико мимо Солтон-Си. огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов. Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Землей округа Империал хочется гордиться – это зимний сад Америки. После сурового бесплодия пустыни – ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля с посевами шпината, отарами овец и стадами коров далматинской расцветки – какой-то сюрреализм от биологии. Здесь все плодоносит. Даже лаосские финиковые пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль хайвея.
Около часа назад, когда я ехал по этому царству торжествующего плодородия в сторону границы, со мной произошло нечто необыкновенное: по-моему, об этом обязательно надо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в низину Солтон-Си через Бокс-каньон. На душе у меня было светло – я как раз пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка и украл с придорожного дерева теплый апельсин размером с шар для кегельбана. Меня засек фермер, выезжавший на тракторе из-за угла, он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Милосердие фермера показалось мне просто-таки вселенским. Сев в. машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые за день увидел горизонт – над Солтон-Си, – а на горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце – едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого эль-камино, набитого батраками-иммигрантами. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас: кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно – сплошной музон для конькобежцев да жалкие струйки еле слышных мексиканских радиостанций. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин: ни одна и не думала спешить. Делать было нечего; охваченный противоестественным любопытством, я двинулся дальше.
Гриб был таким огромным, что, казалось, бросал вызов перспективе. Я понял это, подъезжая к Броули, небольшому городку в пятнадцати километрах от границы края. Каждый раз, когда я думал, что достиг эпицентра взрыва, оказывалось, что гриб все еще далеко. Наконец я подъехал так близко, что его черная, как автопокрышка, ножка расползлась на все ветровое стекло. Горы – и те не кажутся такими огромными, но горы при всех своих амбициях не способны аннексировать атмосферу. А ведь Дег меня уверял, что эти грибы – маленькие-маленькие.
Наконец, круто повернув вправо на перекрестке с 86-м хайвеем, я увидел корни гриба. И тут доподлинно оказалось, что его натура проста и тривиальна: на маленьком пятачке фермеры жгли стерню, вот и все дела. У меня камень с души упал. Черный, упирающийся макушкой в стратосферу монстр родился от хлипких бечевок оранжевого пламени, вьющихся на полях. Налицо было уморительное несоответствие деяния и произведенного им впечатления – ведь облако дыма виднелось за пятьсот миль. Да что там, даже из космоса.
Событие это превратилось в своеобразный аттракцион для зевак. Проезжая мимо горящих полей, машины переходили с рыси на медленный шаг, а многие, как и я, вообще останавливались. Роль piece de resistanse [], помимо дыма и огня, выполнял кильватерный след пламени – выгоревшая, покинутая на произвол всех ветров земля.
Эти поля обуглились до абсолютно черного цвета – совершенно космического, не имеющего к нашей планете никакого отношения. То была засасывающая чернота, не желавшая уступить внешним наблюдателям ни одного фотона; черный снег, бросивший вызов трехмерности пространства, повисший перед глазами зрителей, как листок бумаги в форме трапеции. Чернота была столь глубокой, интенсивной, безупречной, что в машинах переставали бузить усталые, искапризничавшиеся в дороге дети. Даже коммивояжеры останавливали свои бежевые седаны и, вытянув ноги, принимались за поедание гамбургеров, подогретых в микроволновых печах на месте их приобретения – в Севен-Элевен.
Меня окружали ниссаны, эф-250, дайхатсу и школьные автобусы. Большинство водителей сидели, скрестив на груди руки; откинувшись в креслах, они молча созерцали диво – жаркую шелковую черную простыню, чудо античистоты. Это было успокаивающее, объединяющее занятие – вроде наблюдения издалека за торнадо. Мы улыбались друг другу.
Потом я услышал шум автомобильного мотора. Подъехал фургон – помпезная красно-полосатая, как леденец, суперсовременная модель с тонированными стеклами – и оттуда, к моему удивлению, высыпало около дюжины умственно отсталых подростков, мальчиков и девочек, веселых, общительных и шумных, размахивающих руками и радостно кричащих мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78