– Батька, прости меня…– Чего? – отозвался тот, едва разлепив глаза от пьяной дремоты.– Не могу я больше тут, в город подамся.– Подавайся, мне все равно конец. И остальных забирай. Не выдержим мы тут, всем конец придет.Катерина поехала в Оршу. Там на льнокомбинате набирали девчат. Стала учиться на ленточницу.Он хорошо помнил этот невеселый рассказ матери. Он все помнил, даже то, что хочется поскорее забыть.Вот их класс вывезли убирать картошку. Все в поле, а он на верхушке дерева воет по-волчьи. Обучил его этому вечно пьяный брат матери Трофим. Этот Трофим предрекал его будущее: «Дебильный ты, Сашка, но настырный – всех нас в роду превзойдешь». Учитель немецкого языка Акминский картошку копал со всеми вместе: «Это хлеб наш белорусский, ему замены нет». Ненавидел он этого Акминского уже давно. С тех пор, как тот устроил выволочку ученику Саше Лукашенко за доносительство на товарищей по школе.«На тебе, фашист поганый!» – схватил камень, и прямо в глаз. Эдуард Владимирович от боли и неожиданности на землю рухнул.– Ты что делаешь? – накинулись на Сашу дети с ведрами. Кто-то вмазал ему в поддых.– Байстрюк есть байстрюк!– Отпустите его, не говорите так больше. – Акминский разнимал дерущихся.До хаты пробирался чужими садами. Под ногами катились яблоки, мешали идти. Он их тоже ненавидел.– Мама, я байстрюк?– Да ты о чем, сынок?– Я про батьку. Был он или нет?Катерина погладила сына по голове:– Был у тебя батька. Если б не был, то и тебя не было бы… Но не наш деревенский, не нашей крови… Кровь, сынок, не выбирают…– А почему я байстрюк?– Так глупости это все. Каждый ребенок байстрюк, если батьки не знает.– А я почему не знаю?– Немаулятка ты был. А батька Гриша – цыган он по роду, так тебя и не увидел. На льнокомбинате он очес вывозил. Нормальный батька, только с одним глазом… А цыгане, знай, сынок, не все воры да обманщики.– Почему же он не с нами?– Катерина задумалась, помолчала.– Не один он был… С бабой, семьей большой… Да и без глаза… Цыган. Как такого в деревню нашу тащить? Да и он не захотел.– Когда его встречу – убью.– Катерина вздрогнула.– Так нельзя про людей говорить, особливо про батьку.Он насупился, схватил топорище и швырнул в стену.– Я бы его, цыгана, вот так, вот так. Не называли бы меня байстрюком.– Да опомнись ты. Мать я твоя, дом у тебя есть, веска, люди наши…– Сволочи они все.– Не слушаешь ты меня, сынок. Не знаю, как и объяснить тебе все.– Да ладно, ну дурень я, ну отпетый дурень.– Не надо так, поберегись ты, чума над тобой летает. Я сон видела: чума прямо над головой.– А ты не боись, мать. Только я доберусь до них, уж доберусь. «Курощуп» Из воспоминаний С., соседа А.Г. Лукашенко: «Деревня наша небольшая. Вся на виду. Мы его байстрюком не называли. Иногда за глаза, бывало, а так ни за что. Да не один он был таким. Придурковатый – это было. Особенно по малолетству. Рожала его Катька тяжело, отхаживала долго. Зато когда поднялся на ноги – черненький, вертлявый, чистый цыганенок, – настрадалась от него, на две жизни хватит. Злым рос, уж неизвестно отчего. Бывало, повадится в чужой сад – не отобьешься. Столько шкоды наробит… Сейчас он Президент, самый честный, говорить научился, а тогда? Всякое было… И кошку без причины придавит, и поленницу дров разнесет, особливо у того, кого невзлюбит. Не любили его в деревне, хотя и прощали его выкрутасы – безотцовщина. Были ли у него деревенские прозвы? Ну как без них. Звали курощупом, пока в школу не пошел. Блажь имел, любил курей щупать. Засунет свой неокрепший палец в задницу и, обнаружив там яичко, орет на всю улицу, мамку зовет. А как в школу пошел, Катька нарадоваться не могла – учился старательно. Пел, стихи про любовь рассказывал, активистом был. Как водится, любил шепнуть о непорядках в классе кому надо. Били его за это, да не шибко – свой и добра желает. У себя – ни кола, ни двора. Забор только недавно поставили, а порядка в чужом доме хотел. Вишь, как все пошло, куда его дорожка вывела – в Президенты… Раньше работу в деревне бросали, когда наш „Будулай“ выступал, бабы млели: крепкий, красивый мужик, артист, словом. Вот только палец с детства растопыренный выдает. По нему мы в нем своего признаем. Теперь шороху поубавилось. Успокоились. Привыкли, что ли. В деревне говорят – трепло наш Сашка. Проку от него, как от коровы яловки в голодный год. Вот рассказал вам, а сам думаю, что как признает меня Сашка. Со света сживет. Мстительный очень. Ничего не прощает». «Или блядуешь, или людей избиваешь» Дождь бил прямо в лицо. Дорога расползлась. Галина едва доплелась из детского сада до хаты. Мог бы и довести… Обещал ведь, звонил, а потом опять, кот помойный, пропал неведомо куда… Хотя вся деревня знает, куда. К Маськовой. Захотела бы, так выгребла бы его из Ларискиной хаты за облезлый, зачесанный по примеру дядьки Трофима, чуб… А что он там, так сомнений нет, только не хочется ей мараться о потную морду. А тут еще Алла Коноплева, подружка так называемая, жена участкового Володи Коноплева, когда голоса для регистрации кандидатом в Президенты собирали, подошла, обняла, спросила, как дела, да и рот кошельком раскрыла:– Иду я, смотрю, автобусы для сборщиков голосов разъезжаются. Под командой, ясное дело, моего Володьки…– И что?– Да как что?! Лариска Маськова не одна, сука, приплыла, а с дочкой. Мол, в помощь, голоса для Сашки собирать… А машина его опять возле хаты ее стояла всю ночь.– Ну молодец. Спасибо тебе огромное.Галина не скрывала своего раздражения.– Да не за что, ты прости, я это так, по доброте и открытости. Держи своего кобеля на цепи – сорвется, никакими коврижками не заманишь…В доме стояла гнетущая тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51