– А вообще, кто ты, откуда, хотя нам на это наплевать… Проваливай, как говорят, по собственному желанию.Последние слова начальника колонии застряли где-то посередине комнаты, словно повисли в его, Сашкином, помутненном разуме… «Покушение» под Лиозно На обочине сельской дороги, ведущей в районный центр Лиозно, стоял запыленный, старый «мерседес». Депутат Верховного Совета Шейман, передернув затвор автомата-пистолета Стечкина, заорал стоявшим поодаль Титенкову и Кучинскому:– Отойдите, бляди, а то еще вас случайно грохну!– Да хватит.– А что скажет наш кандидат в Президенты? – хором обратились стоящие к Лукашенко.– Одно скажу… Кончайте херню. Как бы эта сраная затея против нас не обернулась.– Не обернется… После рваного костюма у входа в Совмин надо дальше идти… Понадобится – и жопу тебе подстрелим. Надо доверять специалистам.– Да пошли вы… – сказал Лукашенко.– Когда будем делать заявление о покушении на народного представителя?– Завтра, а теперь поехали в баню, все уже накрыто.По дороге он все не переставал думать: «Ясно, сейчас подключат ментов. Доказать, что не было никакого покушения, несложно: стреляли из „мерседеса“ такого-то, ни одной машины обнаружено не было, и так далее… Да хрен с ними! Авось все удастся. Прошла ведь утка с гвоздями для дачи Шушкевича. Быдло, или, как выражается умник Федута, белорусский народ, все проглотит. Интересно, что скажут лощеные Гончар и Булахов? Скорее всего: „Сработано топорно, правда всплывет в течение часа“. Черт с ними, есть проблемы и покруче».Машина остановилась около покосившегося здания. Их встречал коротко остриженный, невысокий, с бегающими глазками человек. Услужливо вглядываясь в лицо кандидата, представился:– Михаил Езубчик – будущий министр строительства.– Будешь, если выиграем, – буркнул ему Лукашенко.В предбаннике остро пахло сухими вениками и вареной колбасой. Выпили, залезли на полку.– По-моему, все-таки херня, не поверят…– Да ладно тебе, дело сделано, – сказал Шейман. – Завтра увидим…Со скрипом, впуская холодный воздух, открылась дверь в парную. На пороге в чем мать родила, бледный, с пистолетом в руках, стоял Кучинский.– Что, Виктор, что случилось? – прокричал Лукашенко.– Ничего. А вдруг они сюда явятся – защищать тебя кто будет?Лукашенко вытаращил глаза – член по соседству с пистолетом. Кучинский стоял, переминаясь с ноги на ногу, оглядывался по сторонам: что делать с «Макаровым»?– Ты его в жопу засунь, – посоветовал Титенков.Баня взорвалась от хохота. Все попадали с полка.Слегка успокоившись, похлопывая тощий зад Кучинского, Лукашенко сказал:– Стану Президентом, будешь ты у меня порученцем по особым делам. Решено… Ну все, хлопцы, еще выпьем и пора спать.Спали вповалку, на банном полке. Утром их разбудили охранники. Надо подавать заявление о покушении. Могут нагрянуть менты. В машине Титенков, сидевший рядом на заднем сиденье, развеял сомнения друга:– Саня, все нормально. Ты победишь. Только вот возникает вопрос: «Кто ты и откуда?»– А знаешь откуда? – он вдруг вспыхнул – Откуда и ты! Из п…!Как хотелось ему тогда вмазать по тупой Ваниной роже. Он едва себя сдержал: все-таки ехал в «мерседесе» Титенкова, ел его харчи, носил костюм, купленный его дружбаном Витькой Логвинцом. К тому же Шейман, пьяный в сиську, без конца твердил: «Проскочили, проскочили… Народ вздрогнет. Стреляли в кандидата… Покушение… На тебе, выкуси, Вячеслав Францевич. У тебя власть, а мозгов нет. Да я бы на твоем месте всех нас в один миг…».– Ты чего это несешь… В какой такой один миг? Закон существует…– Да я твой закон… Сам потом поймешь, как это делается.– У тебя все же пуля в голове не зря сидит…– У меня и в кармане кое-что есть. Обойма не пустая…– Нажрались… Успокойтесь, – сказал Лукашенко. – Там разберемся, кто на что горазд… Государственная работа – эта не стрельба по крышам.В машине стало тихо.Непонятно почему, но и через много лет он вспоминал этот странный титенковский вопрос, и длинными бессонными ночами, когда оставался наедине с овчарками и охраной за стеной, его преследовал чей-то голос: «Кто ты и откуда ты?» Часто во сне он кричал: «А кто вы? Откуда вы? Вы все – дерьмо!» – и, просыпаясь в холодном поту, плакал навзрыд… Байстрюк Безрассудная ненависть постоянно жила в нем. Старые и новые обиды, словно кровоточащие раны, разъедали его мозг и волю……Колодец. Чернота внизу. Крепкая рука, сжимающая его горло.– Сейчас ты будешь там… Удавил мою кошку!Эхом отзывается бездна.Били долго и часто. Он не мог сосчитать этих ударов. Все темнело в глазах, и боль пропадала сама по себе, будто тело улетало куда-то.Но потом всегда чувствовал на себе теплые руки матери и что-то холодное на опухшем лице.– Ну что ты опять натворил?– Не знаю, они сами…– Боязно мне, сынок, когда деревня ненавидит… Ох и боязно…Он оправдывался:– Не могу выносить этих людей, не могу… Ненавижу их!И матери грешно думалось: «Может, лучше бы он задохнулся тогда при родах от травмы и перевязанной пуповины?!» Ей было страшно от того, кого произвела она на свет, и все чаще и чаще она, сгорбленная, застывала перед репродукцией иконы Богоматери, вырезанной из журнала.Его мать Катерина была родом из деревни Александрия. Вроде бы всего несколько домов обозвали так в тридцать девятом. В колхоз тогда насильно согнали несколько хуторов. В деревне этой не по своей воле оказался и дед Катерины, основатель рода Трофим Лукашенко со своей женой. Деду не повезло – остался он бобылем перед самой войной да четверо детей. После войны деревня пьянствовала и голодала. Как-то Катерина, осмелившись, подошла к отцу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51