Тогда, прихватив с собой его широченные штаны и рубашку, она залезла на подоконник. Она, которая смертельно боялась высоты, даже не заметила, что ей предстоит прыгать со второго этажа.
Упав, она подвернула ногу, но даже не вскрикнула. Не прошло и минуты, как, торопясь отыскать брата, Жизлен, прихрамывая, скрылась в темноте. В те недели, когда им с Шарлем-Луи пришлось проводить на улицах, они сторонились людей, опасаясь кому-то довериться. Единственным исключением был старьевщик, которого все называли Старым Скелетом. Он бродил по Парижу и таскал за собой тележку, покупая у одних и продавая другим ненужные вещи. Он был человеком без возраста. Говорили, что он принадлежит к гонимой расе иудеев и что его слезящиеся старческие глаза куда более зорки, чем глаза молодых. Он был добр к Шарлю-Луи, делился с ним куском хлеба, который не был лишним у него самого, предупреждал Жизлен, когда поблизости оказывалась толпа пьяных мародеров.
Жизлен в свою очередь приносила ему вещицы, которые, как ей казалось, он смог бы продать, ничего не прося взамен. Загадочная дружба установилась между ними. Если кто-то и знал, где Шарль-Луи, то только он один.
Ей удалось отыскать их лишь к концу второго дня в самом ужасном из всех мест в городе.
Жизлен сознательно избегала пляс де ла Революсьон все то время, что они были в Париже. Каждый день она узнавала новые имена людей, которые были там обезглавлены. Она рыдала, когда умер король, а вслед за ним маленькая, глупая королева. Но в тот день она не могла туда не прийти. В тот день среди приговоренных к смерти оказались ее родители.
Она и сама не знала, что заставило ее приблизиться к этому пропитанному кровью месту. Возможно, родители предпочли бы встретить свою неминуемую смерть, думая, что она в безопасности, вдалеке от того кошмара, в который превратился Париж.
Но у нее не было выбора. Она просто должна была там находиться. Она не могла позволить им умереть в окружении свирепой черни, думая, что их некому даже оплакать.
Они не заметили ее, когда их везли в телеге под возгласы обезумевших от вида крови зевак. Они не заметили ее, поднимаясь на эшафот, и она была этому рада. У нее перехватило дыхание, когда опустился нож, но она не заплакала. Она разучилась плакать.
Она услышала крик, короткий, надрывный, внезапно оборвавшийся, и в заполнившей площадь толпе разглядела фигурку брата, вырывающегося из рук Старого Скелета.
Следующая жертва поднялась на эшафот, и никто не обратил внимания на этот крик. Ей не сразу удалось пробраться к ним, но, когда она обняла Шарля-Луи, он уже затих. С тех пор она ни разу не слышала, чтобы он произнес хоть слово.
Оба они, и она, и Старый Скелет, следили, чтобы мальчик был сыт и не мерз. Он ушел в себя, словно вновь вернувшись в младенчество, и с трудом сознавал даже насущные потребности организма. Жизлен ухитрилась выкроить несколько су, чтобы заплатить доктору, но тот только покачал головой, бессильный помочь ее брату. Испуг, сказал он, мог повлиять на мозг. Ребенку кажется, что он нашел безопасное место, где никто не причинит ему зла. И лишь Бог ведает, сбросит ли он с себя им же
Свитый кокон. Жизлен делала все, что было в ее силах, чтобы уберечь брата, — не отпускала от себя, пыталась хоть чем-то накормить, хотя это становилось все труднее и труднее, потому что приближалась зима. Однажды Старый Скелет явился к ней с предложением.
— Еды больше нет, — сказал он.
Жизлен горько усмехнулась.
— Что тут нового? Мы голодаем уже много дней.
— Были хоть крохи, которые ты скормила своему братцу. Сейчас уже ноябрь. Мальчик замерзнет на улице. Он часто забывает надеть пальто. Ему нужны башмаки, одеяло, нормальная пища. Как и тебе.
Жизлен притихла, начав догадываться о том, что он придумал. Она не рассказывала старику, где пробыла два дня в июле, но он был стар и мудр, как сама вечность, и не мог не понять.
Она стала злой и холодной в последние несколько месяцев. В сердце ее осталось место разве что для Шарля-Луи. Даже Старого Скелета она терпела с трудом. Но поскольку и ему были безразличны те, кто его окружал, они находили общий язык.
— Ты рассказываешь мне то, что я прекрасно знаю и без тебя. Что ты можешь мне посовето-вать? — спросила она спокойно.
— То, что само собой разумеется. У тебя есть возможность кое-что продать. Не многие богачи с улиц Парижа могут позволить себе не продавать того, что имеют.
— Заткнись, — прошипела она, бросив беспокойный взгляд на брата. Несмотря на тяжелую жизнь и плохую еду, он вырос. Его одежда стала ему мала и превратилась в лохмотья. Ему было уже тринадцать, но взгляд его оставался младенческим.
— Не бойся, Жизлен. Его уши слышат, но рассудок ничего не воспринимает. Он не узнает, если ты решишь продать себя, чтобы накормить и одеть его.
Наконец все было произнесено вслух. Вдруг она представила себе, что задыхающийся, потный англичанин снова измывается над ее телом.
— Нет! — закричала Жизлен, не в силах сдержать возмущения. Скелет лишь пожал плечами.
— Я забыл. У аристократов свои правила.
— Я стану убивать, — ответила она голосом, полным отчаянья, — стану сбивать с ног людей и отбирать у них кошельки. Я готова ограбить могилы своих близких. Но я не могу торговать собой на улицах. Я сойду с ума.
— Карманнику трудно прокормить и себя, не то что троих, — заметил старик. Жизлен не смогла сдержать усмешки.
— Ты хочешь прожить на то, что я заработаю проституцией?
— Но это естественно. Я буду находить клиентов и следить, чтобы тебе ничего не угрожало.
— Ты сможешь меня защитить? — она горько усмехнулась.
— Никто не сможет тебя защитить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99