Лицо его было похоже на мучной пудинг, с бородавками и родимыми пятнами вместо изюминок. Но глаза, воткнутые в него, были круглые, голубые и удивленные – глаза маленького мальчика под морщинистыми, тяжелыми веками ворчливого старика. Не знаю, может быть, на другом, более добром лице они выглядели бы вполне обычными. Не знаю. Я знаю только, что никогда в жизни не видел таких глаз, как у толстого Карша-трактирщика.
– Хозяин, это Тикат! – поспешно выпалил Россет. – Он пришел с юга, ищет работу.
Детские голубые глаза еще раз окинули меня взглядом, тонкие губы едва разомкнулись, но хриплый голос толстяка легко перекрыл шум в зале:
– Что, еще один бродяга с навозной кучи? Да ему и ночного горшка не вынести!
И голубые глаза забыли обо мне.
Россет похлопал меня по руке, подмигнул и передвинулся так, чтобы Карш его видел.
– Он просто устал, хозяин! Он измучился в дороге, это да. Но стоит его накормить и дать как следует отоспаться, и он сгодится для любой работы, что в доме, что во дворе. Честное слово!
– Честное слово, честное слово! – недовольно пробурчал трактирщик, но все же посмотрел на меня, на этот раз повнимательнее. Наконец он пожал плечами. – Ну что ж, пусть отсыпается и добывает себе еду, где хочет, а завтра поглядим. Может, для него и найдется какая-нибудь работа, не знаю.
– Он может переночевать со мной на чердаке… – начал Россет, но Карш перевел взгляд на него, и Россет умолк.
Карш сказал:
– Пусть сперва отработает день, потом ночует. Пусть приходит завтра, я же сказал.
И детские глаза почти скрылись за набрякшими, морщинистыми веками.
Россет начал было что-то говорить, но я отодвинул его в сторону. Голова у меня по-прежнему кружилась, то распухая до размеров звенящего колокола, то сжимаясь, как засохший каштан.
– Толстяк, – сказал я, – слушай меня внимательно. Я проделал долгий и тяжкий путь в одиночестве и явился сюда не затем, чтобы спать и есть в твоем хлеву. Я буду работать на тебя, я буду хорошо работать, лучше, чем кто-либо из твоих слуг, но только до тех пор, пока не вернется моя Лукасса. А тогда мы вместе уедем домой. И пока я работаю на тебя, начиная с этой ночи, я буду спать у тебя в конюшне и есть наравне со всеми, кого ты кормишь.
Россет отчаянно закашлялся и прикрыл лицо рукавом, чтобы не было видно, что он смеется.
– Если ты не согласен, – продолжал я, – то так и скажи – и пропади ты пропадом. Я и без денег сумею найти место получше твоей навозной кучи. Но завтра я вернусь за Лукассой, и послезавтра, и на следующий день. Так не лучше ли тебе извлечь из этого хоть какую-то пользу?
Я говорил и еще что-то, но в голове у меня так гудело, что я сам не слышал, что говорю. Потом Россет снова подхватил меня под мышки и осторожно опустил на стул.
Когда я наконец разлепил веки, трактирщик по-прежнему изучал меня. Его пухлое белое лицо выражало не больше чувств, чем мешок с мукой. Я услышал, как Россет убеждает его:
– Хозяин, нам ведь сейчас нужны помощники – эти две компании собираются остаться надолго…
Ответ прозвучал, как скрежет лодки по камням:
– Без тебя знаю. Помолчи, дай подумать.
Быть может, это просто от усталости – но мне показалось, что при этих словах шум в зале несколько поутих. Трактирщик Карш не понравился мне с первого взгляда – и с тех пор я своего мнения не переменил, но все же он был не просто пудингом.
– Забирай его с собой, – сказал он наконец Россету. – Пусть поест на кухне и ложится спать, где хочет. А с утра пусть приберется в бане и забьет те дыры, через которые в баню лезут лягушки – у тебя-то до них руки так и не дошли. Ну, а потом пусть отправляется на кухню, к Шадри.
На миг он широко открыл глаза. В его глазах светилось нечто вроде удивления – впрочем, я слишком устал, чтобы думать о том, чем оно вызвано. Он открыл было рот, словно собирался сказать что-то еще – что-то важное, имеющее отношение к Лукассе и ко мне. Но вместо этого снова посмотрел на Россета и буркнул:
– А насчет тех двоих ничего не слышно? Ты их больше не видел?
Россет покачал головой, и Карш без единого слова развернулся и ушел в подсобку. Двигался он мягко и плавно, словно волна, которая ходит от берега к берегу, не разбиваясь и не останавливаясь. Моя мать, которая тоже была толстушкой, ходила точно так же.
– Ух ты! – тихонько выдохнул Россет и засмеялся. – Я знал, что говорю, и все-таки…
И снова умолк.
– Пошли, – сказал он. – Ты заслужил, чтобы тебя накормили до отвала! Эй, Тикат, в чем дело?
Гуртовщики за своим столом затянули непристойную песенку, которую у нас в деревне знает любой малыш. Я подумал о Лукассе – и мне стало стыдно.
– Ладно, Тикат, пошли ужинать! – сказал Россет.

РОССЕТ

Они вернулись, как раз когда мы с Тикатом заканчивали ужинать. Мы выбрались со своими мисками на улицу и сидели под тем деревом, где Маринеша любит развешивать белье. Я услышал их первым – топот копыт трех лошадей и характерное поскрипывание седла Лал – уж как я его ни смазывал, ничего не помогает! Тикат тоже его узнал: он выронил миску, развернулся и увидел, как они въезжают во двор. Ньятенери наклонилась, чтобы что-то сказать Лал, и ее глаза и скулы блеснули в луче света. Лукасса ехала чуть позади, бросив повод и глядя в землю. Они проехали мимо, не заметив нас.
Честно говоря, я ненадолго забыл про Тиката. Его заботы насчет Лукассы – это его дело, а мне надо было предупредить Ньятенери про двух улыбающихся человечков, которые приходили ее искать. Я вскочил, окликнул их и бросился следом. Лал и Ньятенери остановились, чтобы подождать меня. За спиной у меня Тикат воскликнул: «Лукасса!» И столько горя, и радости, и облегчения прозвучало в этом единственном слове, что я до сих пор не могу забыть этого возгласа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111