– Его нет в городе. Это мы знаем. Где же это – «здесь»?
Ньятенери отвечает только:
– Завтра. Обыщем каждую ферму. Каждую хижину. Каждую пещеру, каждую рощу, заглянем под каждую тряпку, валяющуюся в канаве. Он здесь.
Лал говорит:
– Если бы он только мог поговорить с нами! Если бы он мог явиться в еще одном сне – всего в одном!
Швыряет сапоги в угол.
– Он слишком слаб, – говорит Ньятенери. – Слишком много боли, слишком много борьбы – где ему взять сил на еще одно послание?
Открываю один глаз, смотрю сквозь пальцы Лукассы. Вижу, как Ньятенери обрывает перья на стреле. Перестала. Закрываю глаз. Голос Ньятенери, совсем другой:
– Маги тоже умирают.
Кровать подпрыгивает. Лал встала, ходит взад-вперед, от двери к окну, за которым поскрипывают на ветру ветки дерева.
– Да. Но не этот. Не так. Маги иногда умирают оттого, что поддались алчности или страху, но этот – он ничего не хочет, ничего не боится, смеется над всем. Никакая сила не имеет власти над ним.
Ньятенери, резко:
– Откуда тебе это знать? Ты ничего о нем не знаешь. Я тоже. Скажи мне, сколько ему лет, откуда он родом, расскажи мне о его семье, о его собственном учителе, о его настоящем доме!
Стрела ломается, летит следом за сапогами Лал. Ньятенери говорит:
– Скажи мне, кого он любит…
Лал набирает в грудь воздуху, с шумом выпускает его. Лукасса садится, смотрит, гладит меня. Ньятенери:
– Нет. Не нас. Он был добр, он защитил нас – спас нас, да, – он многому научил нас, и мы любим его, мы обе. Мы здесь, как и должно быть, потому что мы его любим. Но он нас – нет.
Улыбается. Сверкают белые зубы, губы плотно натянуты.
– Ты это знаешь.
Ни звука. Только я дышу – такой сонный, такой славный… Лал подходит к окну, смотрит на вкусных цыплят, которые устроились на ночлег в кустах. Лал говорит:
– Но кого-то он любит. Кто-то знает его истинное имя.
Ньятенери берется за вторую стрелу. Лал говорит тихо-тихо:
– Ты его видела. Никто не мог сделать с ним такое на расстоянии. Кто бы ни разрушил его магию, это был человек, которому он доверял, которого он очень любил. Иначе быть не может.
Они перечисляют имена. Мужчины, женщины, кто-то, кто не то и не другое, живет не то в огне, не то в земле – впрочем, какая разница? Но Лал каждый раз качает головой, и Ньятенери говорит: «Нет, наверное». Один раз они даже смеются, и Лукасса смотрит на них, забывая чесать меня за ухом. Но наконец имена кончаются. Лал говорит:
– Это кто-то, кого я не знаю.
Стук в дверь. Ньятенери разворачивается, взметается вверх, точно дым, беззвучно, с луком на изготовку. Голос:
– Это я, Россет! Можно?
Лук опускается, Лал подходит к двери. Мальчишка стоит на пороге, весь встрепанный, с деревянным блюдом. Я чую холодное мясо, вкусный сыр, дрянное вино. Он говорит:
– Я проснулся, услышал, как вы разговариваете… Вы вернулись поздно, я подумал, может, вы не ужинали…
Глаза круглые, как виноградины, большие, как смоквы.
Лал издает неопределенный звук, нечто среднее между смехом и вздохом. Лал говорит:
– Спасибо, Россет. Ты очень заботливый.
Сует блюдо ей в руки. Говорит:
– Вино кисловато малость. Хорошее Карш держит под замком. Но мясо свежее, вчерашнее, честное слово!
Подходит Ньятенери. Говорит:
– Спасибо, Россет. А теперь иди спать.
Улыбается ему. Парень почти не дышит. Ноги делают шаг назад, остальное на два шага продвигается в комнату. Видит меня на подушке Лукассы. Нос прикрыт хвостом, я сладко посапываю. Глаза делаются здоровые, как сливы.
– Карш… – говорит он, словно чихает.
Лукасса поспешно подхватывает меня на руки, смотрит испуганно. Ньятенери:
– Карш сказал, чтобы лиса не было видно. Он его и не видит.
Лал:
– Ты его тоже не видел.
Она прикасается к щеке мальчишки, выталкивает его из комнаты кончиками пальцев, закрывает дверь. Он остается стоять за дверью, я его чую, стоит долго. Лал подходит к столу, ставит блюдо.
– Хороший мальчик. Смотрит на мир с удивлением, и работает, как вол.
Тут она останавливается, хохочет, трясет головой. Говорит:
– Наверно, мой… наверно, наш друг не раз говорил то же самое о нас. Тому, кого он любил…
Ньятенери снова берется за стрелы.
Все это время Лукасса молчит. Смотрит, гладит меня, не говоря ни слова, но что-то течет изнутри нее, по рукам, в мое тело – шерсть встает дыбом, и кости тоже. Теперь она говорит:
– Сегодня.
Они смотрят на нее. Ньятенери:
– Что – сегодня?
Лукасса:
– Не завтра. Вы нашли его сегодня.
Встает, смотрит им в глаза, упрямая, уверенная. Я изгибаюсь у нее на руках, зеваю, потягиваюсь. Лал, мягко и осторожно:
– Нет, Лукасса, мы его не нашли. След, что он оставил для нас, привел нас в эти-земли, но за эти двенадцать дней мы побывали всюду. Мы с Ньятенери хорошие следопыты. Но никто не может вспомнить, чтобы видел его. Ни знака, ни малейшего следа…
– Значит, вы побывали там, где был он, – перебивает ее Лукасса. – Вы были там, где случилось что-то… что-то плохое.
Теперь они переглядываются. Ньятенери чуть заметно приподнимает бровь. Лал – нет. Лукасса замечает это, говорит громче:
– Оно пристало к вам, я это чую. Вы были сегодня в каком-то месте – это место смерти, вы там были, вы все испачкались в этом с головы до ног.
Дрожит сильнее, так что вот-вот выронит меня. Повторяет:
– Смерть…
Ньятенери поворачивается к Лал.
– В той комнате, в тот день, когда мы приехали. И теперь снова. Какие еще трюки она знает?
Лал:
– Это не трюк.
Мягкие золотистые глаза темнеют, становятся бронзовыми. Лал сердится. Говорит:
– Она знает смерть лучше нас обеих. Она чувствует, где проходила смерть. Тебе придется поверить мне на слово.
Ньятенери, медленно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111