И в конце мучается… «Не танкист ли угомонный, авиатор — молодой? Ох, погоны, вы погоны! Ох, пилотка со звездой!»Потом я сочинил конферанс и стихи для вступления.Замполит зашел, послушал и сказал:— Ничего. Продолжайте.— А что продолжать? А это… Не пойдет?— Пойдет, но… Чего-то не хватает.— Чего… не хватает?— Классовой борьбы мало.— Борьбы… С кем?— Я вообще говорю. Вот, скажем, пьесу бы написать…— Пьесу? О чем? — спросил я ошарашенно. До пьесы я в своем творчестве не додумался.Политрук мечтательно произнес:— Об американцах… Как они негров линчуют…Пьес я никогда не писал, но понимал, что, если прикажут, напишу. Да по сути это и был совет, а, значит, приказ… И тема задана…У нас в раменском литобъединении про Америку наши рабочие парни писали такие стихи: «Идет миллионер по Нью-Йорку, покуривая махорку»… И ничего, сходило.Я засел и ленкомнате и через два дня выдал пьесу, под названием «Друзья и враги». О том, что это название из Симонова, я, разумеется, не знал. Из содержания пьесы можно было понять, что друзья это мы, то есть, советские солдаты, а враги — империалисты, от которых мы охраняем границу и мир во всем мире.Замполит забрал пьесу домой, а наутро без особого энтузиазма высказал свое мнение, что написано в целом грамотно, но он, на всякий случай, передал пьесу в политуправление, они выскажут свои критические замечания в ближайшие дни.Примерно через неделю меня вызвали в штаб и велели идти в Дом офицеров: «Там вас разбирать будут».Сказали именно так, будто речь шла о наказании.В комнате начальника Дома сидели два офицера: майор и подполковник. Они поздорова-лись со мной кивком головы и долго меня рассматривали. Сесть они не предложили, и я перед ними стоял как на параде.— Пуговку верхнюю застегните, — наконец произнес подполковник.Он взял в руки мою пьесу, заглянул на первую страницу испросил в упор:— У кого списал?Я удивился вопросу и ответил так же коротко:— Ни у кого.Он помолчал, разглядывая меня.— А вы когда-нибудь пьесы писали?— Нет, — опять ответил я.Снова пауза. После которой он посоветовал:— И не пишите.— Почему? — спросил я.Он удивился моему нахальству, даже слов не нашел, чтобы ответить. За него сказал майор:— Но вы же не умеете писать.— Почему? — опять спросил я.Их, кажется, стало злить мое упрямство. Майор выхватил у подполковника рукопись, открыл страницу и сказал:— Тут у вас солдат в госпитале… Ему дают лекарство, а он его выливает в цветок… Это нормально?— Но он же в шутку.— Какая же это шутка?— Ну, конечно, шутка, — защищался я. — Он же там говорит… пусть цветок выздоравливает… Ему даже полезней…— Вот-вот! — воскликнул обиженно подполковник. — Это ярко выраженное издевательство над военными врачами! — Но герой-то у меня здоров, — напомнил я. — Он случайно в госпиталь попадает. Ему и лекарства-то не нужны.— Начальству видней, что ему нужно. Не вам его учить.Они говорили так, будто разговор шел не о пьесе, а о моем собственном поведении в госпитале.Но так оно, пожалуй, и было. Я взялся писать об армии и уже поэтому был виноват. Они и собрались тут, в кабинете начальника Дома, чтобы, как следует, мне это внушить.— А вы подумали, — заметил строго майор, — если все солдаты в шутку станут выливать лекарства в цветки, что у нас будет с армией? Мы их лечим, восстанавливаем их боеспособ-ность, а они, значит, будут шутить над своим здоровьем? И вы еще считаете это нормальным?Вот так, минут десять они доказывали мне, что мой образ мышления, отраженный в моей пьесе, не соответствует уставу, а потом вдруг решили:— Ладно, пишите… Но пишите так, чтобы ваши герои солдаты поменьше бы шутили, а побольше думали о воинской службе… Об уставе… О воинском долге… Патриотическое воздействие должно быть!Подполковник добавил благодушней:— А если нужна лирика там какая-то, пусть они поговорят о доме, как их там невеста ждет…— Вот! — воскликнул майор. — Она ему письма пишет, а сама посещает его престарелую маму и носит ей лекарства, когда мама заболеет…— Но он же детдомовец, — напомнил я. — У него нет мамы.— Ну, тетка. В общем, придумайте. И приносите. Мы прочтем.Последнее было сказано уже стоя и не без скрытой угрозы.Я решил больше не искушать судьбу и писать не стал. Я поехал еще раз в Дом офицеров, перелопатил всякие поступающие методические книжки, журналы и нашел то, что надо.Попалась какая-то пьеса Синельника «Встреча». Из жизни американских безработных. Там, значит, безработный рабочий встречает голодающего мальчика Тодди, который разбил витрину магазина из богемского стекла и украл кусок хлеба… Они оба прячутся, но их разыскивает грозный полицейский.Собрали солдат, зачитали, пьеса им понравилась. Возникло два вопроса: что такое богемское стекло и кто будет играть голодающего мальчика по имени Тодди?Долго ломали голову, пока кто-то не вспомнил про Соломатина из второго взвода, который был там самым маленьким и в строю стоял последним.Привели Соломатина, дали роль, и он сразу заиграл. Оказалось, что у себя в Иваново он участвовал во всяких школьных спектаклях… Только выговор, к несчастью, был у него окающий, как у всех волжан, вряд ли американские дети так окают. Егo потом замполит, в целом довольный игрой, так и стал называть, на политзанятиях: «Тодди из Иваново».Но «классовости», как он выразился, в пьесе было все-таки маловато.И я в поисках этой самой «классовости» расширил пьесу до целой инсценировки, которую громко назвал: «Америка — сегодня».Там, значит, выходит декламатор и читает такие стихи: «Если глаз твой врага не видит.Пыл твой выпили нэп и торг,Если ты устал ненавидеть,Приезжай сюда, в Нью-Йорк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55