Обращались в основном ко мне. Писарей почитая — и законно почитая — за нахлебников, солдаты обычно не уважают. И обычно не скрывают этого.Ночевали мы в палатке, на свежем воздухе, и только жужжали комары, да изредка, не очень часто, прямо по головам, так казалось, проносились, видимо, на взлете, реактивные истребители.Я потом для интереса сходил посмотрел на самолеты, все-таки работал на аэродроме в Жуковском…Истребительный полк — в основном современные МИГи, призванные охранять морскую границу. В роте рассказали, что американские разведывательные самолеты нарушают эту границу по ночам, и вот недавно сбили ихний самолет, а в газетах пропечатали так: «Удалился в сторону моря»…Меня поразила взлетная полоса и рулежная дорожка, сделанная не как у нас, в Жуковском, из бетона, а из плоских металлических пластин, уложенных в ряд.Загорая в траве, на опушке леса, мы с Петровым наблюдали за самолетами, которые отрабатывали заход на цель, а потом пикировали с большой высоты и стреляли… Мишень была где-то за лесом. А вот стрельбу было слышно хорошо. И даже видно: вспышки огоньков…Перед отъездом мы поднялись от станции в горку и посмотрели Тукумс, увидели баню, родильный дом, базарную площадь и новую четырехэтажную школу… (так и записано в дневнике).Было жарко. Мы напились из колонки воды и купили для забавы два детских сахарных петушка на палочке… Так, развлекаясь, не заметили, как попали на старое латышское кладбище, очень зеленое, похожее на сад.Петров пытался прочесть надпись, не смог и выругался:— Дохлые латыши! — сказал он. — Пошли отсюда.— Они тебе что, мешают?— Конечно, мешают… Они мне портят настроение.— Так не смотри. Жри своих петушков и думай о танцах!— Они мне вообще мешают, — заявил он капризно.— Где? В Тукумсе?— И в Тукумсе… И в Риге…— Не смотри, — предложил я разозлившись.— А куда я денусь?— А куда они денутся?— Но лучше я, чем они! — И он, довольный, захохотал своей шутке.Так мы с ним поцапались, но не надолго.На обратном пути мы сошли на неведомой станции Булдури и искупались, вот такой был у нас праздник. Я до той поры моря не видел. А тут сошли с поезда и за барханами песка, за кривыми соснами открылось оно очень синее, в белых гребешках волн. «Оно, — как написал я в дневнике, — шумело». Этот шум меня почему-то тогда больше всего поразил.Я целую страницу исписал, пытаясь рассказать, какая же это красота, когда видишь море.«Навстречу подул свежий сырой ветер. Вдоль берега тянулась полоска песка, шириной в сто метров, а дальше стена сосен. Сосны полукругом огибали побережье, и было такое впечатление, что они кочевали толпой, но вышли сюда и увидели вдруг море и замерли на пригорке, онемев от открывшегося им величия и красоты…»Наивно. Но так я все тогда увидел.Загорающих было много, но почти никто не купался. То есть, мы увидели одного дядьку, но скоро поняли, что этот единственный купальщик пьян. «Вода была холодная и соленая.» Полезли купаться мы, конечно, из принципа, чтобы потом говорить, что мы купались в море. Да и интересно было прикоснуться к нему, попробовать наощупь и на язык.— Вам тут письмо.Открываю. Статья из какой-то газеты. Статья: «Слепой сказал: „посмотрим“!» О выступлении писателя А. Приставкина по латвийскому телевидению.Статья огромная, есть там и такие слова: «Прозорливости у господина писателя что-то не заметно, а его видение сложившейся ситуации оригинальностью не отличается — сильно смахивает на знакомые установки рьяных сепаратистов…»И еще: «Но у Приставкина, который целиком на стороне сепаратистов националистичес-кого толка, это не призыв к миру и согласию, а к покорности и смирению…»Далее в том же тоне. Подпись: Б. Федоров.Пытаюсь понять, что же за газета, на обратной стороне письмо с презрением Ельцину, с похвалой лидеру Интерфронта Алексееву, призыв поддержать на выборах полковника Полякова…Ясно, что газета Иптерфронта. А, может быть, и военных.Обнаруживаю на полях надпись, сделанную от руки: «Сукин ты сын, „господин“ Приставкин!Товарищи тебе волки серые в лесу!» ДРУЗЬЯ И ВРАГИ (По мотивам дневника) Однажды меня вызвали в штаб к замполиту:— Самодеятельностью занимались?— Занимался.— Чего же молчите!— А меня никто не спрашивал.— В армии не спрашивают. В армии отвечают. Так вот, пора начинать!— Что начинать?— Ну, всякое там… Вы чего умеете? Петь? Играть?— Да.— И танцуете, говорят?— И танцую.— И стихи сочиняете?— И стихи.— Вот и начинайте… Скоро смотр!— Это что — приказ? — спросил я.— Это совет, — сказал замполит. И напомнил: — А совет начальника закон для подчиненных!Я зашел к писарю Петрову и попросил написать такое объявление: «КТО ЖЕЛАЕТ УЧАСТВОВАТЬ В САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ЧИТАТЬ, ПЕТЬ И ТАНЦЕВАТЬ, ПРОСИМ ЗАПИСЫВАТЬСЯ В ШТАБЕ. (УЧАСТНИКИ ОСВОБОЖДАЮТСЯ ОТ НАРЯДОВ!)»
Последнее я приписал, чтобы был, как говорят, стимул.Тяжко было с хором, его в приказном порядке пригнал сам командир роты. Солдат выстроили и заставили петь. Как объяснил ухмыляющийся Петров (заглянув на себя в зеркало), в «добровольно-принудительном порядке».Ребята, стараясь изо всех сил, грянули строевую: «Эх, Россия, да русская земля, родные березки и поля, как дорога ты для солдата, родная русская земля…» — и так далее.Выглянул из своей каптерки, заслышав этот рев, украинец-старшина и махнул рукой:— От орут… Страшно слушать! Да собери моих земляков, мы впятером споем лучше!Позвали Пислю, других украинцев, зазвучало. Я даже песню для них сочинил, начиналась она так: «Ох, погоны, вы погоны, ох, пилотка со звездой,Полюбил меня, девчонку, авиатор молодой,А вот этою весною вдруг, откуда ни возьмись,Познакомился со мною привлекательный танкист…» Ну, и далее, она из двоих выбирает… И не поймет, кто лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55