Я не раз отмечал, как она, будучи натурой тонкой и нервической, ничем не сдерживаемой в ласках и в наслаждении, проявляла врожденный целомудренный слух.
Мне уже доводилось сталкиваться с этой милой странностью, свойственной женщинам, наделенным любопытными глазами, безотказным ртом, тонким обонянием и искусными руками.
— И как же мы теперь поступим с письмом?
— Отошлем графине.
— По почте или с рассыльным?
— Хочешь получить ответ сегодня вечером — пошли с рассыльным.
— Она не ответит.
— Еще как ответит! Графиня задета за живое и теперь не остановится на полпути.
— Пошлем рассыльного. Ты не представляешь, насколько меня занимает эта история: я не дождусь ответа.
— Тотчас прикажу отправить наше послание. А сейчас мне пора, так как сегодня я устраиваю у себя званый обед. Вернусь к девяти; если принесут письмо, не отвечай без меня.
— Я и вскрывать не стану.
— Непомерно суровое испытание для твоей добродетели.
— Моя добродетель выдержит любые испытания, кроме одного — лишиться твоей любви.
— Тогда потерпи до девяти вечера, — вставил я между двумя поцелуями.
— До вечера.
Закрыв ей рот третьим поцелуем, я вышел.
На углу улицы Вивьен я нашел рассыльного и передал ему письмо для графини, договорившись о доставке ответа, если, конечно, он последует.
Мне так не терпелось поскорее узнать, что напишет графиня, что уже без четверти девять я прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.
Виолетта вышла навстречу с письмом в руке.
— Меня не упрекнешь в опоздании, — указал я на часы.
— Неясно лишь, почему ты примчался так рано — ради меня или ради графини, — усмехнулась она.
Взяв у нее письмо, я опустил его в карман.
— Что ты делаешь?
— Ладно, успеется, вскроем завтра утром.
— Зачем ждать до утра?
— Чтобы ты удостоверилась, что я торопился ради тебя, а не ради графини.
Она прыгнула мне на шею:
— Я хорошо обнимаюсь?
— Ты — само сладострастие.
— Это ты меня научил.
— Верно, а еще я научил тебя, что язык нам дан не только для разговоров.
— Что до моего языка — за исключением роли, отведенной в поцелуях, ничему другому он пока не служил.
— Графиня не преминет раскрыть тебе и иное его назначение.
— Давай прочтем письмо.
— Заметь, ты сама предложила.
— Не томи, прошу тебя.
— Подождем, пока не пробьет девять.
— Ах, когда ты кладешь свою руку сюда, я перестаю слышать звон часов.
— Думаю, лучше прочесть не откладывая.
Нам обоим так не терпелось прочитать это письмо, что мы не удержались и распечатали его:
«Виолетта, милая моя малышка,
я не знаю, сами ли Вы сочинили полученное мною письмо или оно написано Вами под диктовку, но если оно сочинено Вами, то Вы просто-напросто дьяволенок. Расставшись с Вами в три часа дня, я дала себе слово никогда больше не писать Вам. Получив Ваше письмо, я дала себе слово и не искать с Вами встреч, а прочтя половину послания, лишь укрепилась в своем решении. Но вот во второй части слог резко меняется, и Вы, о маленькая змея, описываете свои ощущения; с первых Ваших слов завеса моих воспоминаний приподнимается: я вижу, как Вы, раскинувшись, лежите на кушетке и губы мои теребят свежий бутончик Вашей груди, твердеющий от прикосновения моего языка; и вот уже я перечитываю Ваше письмо, держа его только одной рукой, а в глазах у меня темнеет. Точно одурманенная, я лишь без конца в изнеможении бормочу Ваше имя и повторяю: «Виолетта, хоть ты и неблагодарный и приносящий страдания цветок, я желаю тебя… я хочу тебя… я… я… люблю тебя…»
О нет, неправда, я ненавижу Вас, не желаю видеть Вас и никогда не увижу Вас; я проклинаю мою руку, неподвластную моей воле. Я проклинаю желание, которое указывает ей дорогу, и подхватываю письмо, выскользнувшее из моих пальцев, когда они вцепляются в диванную подушку. Перечитываю строчки, где ты упоминаешь о моем дыхании, согревающем твои бедра, и воскрешаю в памяти благоуханный темный пушок, запах которого я вдыхала и к которому я приникала губами, покусывая его, — одно б твое слово и… Я не слышу того, что ты говоришь мне, не помню, не желаю вспоминать, но глаза мои помнят все. Боже! Какие дивные бедра! Боже! Какой великолепный живот! Как прекрасно должно быть то, что пока скрыто от моих взоров, и вот я во второй раз… Довольно, совсем потеряла голову, завтра буду бледная и безобразная, как смертный грех! Ах, проклятая сердцеедка! Нет, не буду больше!.. Виолетта, твой ротик… грудь… твоя… Ах! Мой Боже!.. Когда я увижу тебя вновь?..
Твоя Одетта, сгорающая от стыда за свою слабость».
— Ну надо же! — вырвалось у меня, — Вот это страсть, прежде мне неведомая. Набросать бы с натуры, как вы обе в высший миг…
— Господин Кристиан!..
— Ладно, прекращаю. И что же мы ей ответим?
— Твое дело диктовать, а мое — водить пером.
— Тогда пиши.
«Дорогая Одетта!
Завтра Кристиан уходит в девять утра; в этот час я обычно принимаю ванну. Вы предлагали мне искупаться вместе, я согласна, хотя пока не понимаю, какое Вы находите в этом удовольствие.
Я не имею ни малейшего представления о любовных отношениях между двумя женщинами: придется Вам просветить меня на этот счет. Искренне сожалею о своем невежестве. Но с Вами я быстро все усвою, ибо люблю Вас.
Твоя Виолетта».
Она запечатала конверт, надписала адрес и, позвав Леони, сказала ей:
— Отправьте с рассыльным.
— Сегодня вечером, прошу вас, непременно сегодня, — добавил я.
— Не беспокойтесь, сударь, письмо будет доставлено сегодня же, — ответила горничная.
Она вышла, но минуту спустя вернулась:
— Мадемуазель, слуга-негр госпожи графини дожидается ответа для своей хозяйки. Отправить с ним письмо, которое вы мне только что вручили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37