я не желал расстраивать его планы. Кроме того, я не раз замечал: если не торопить события — дела устраиваются сами к взаимному удовлетворению сторон.
Подобные мысли не давали мне покоя до рассвета. Разбитый от усталости, я уснул на часок-другой и проснулся в восемь.
Спешно поднявшись — ведь Виолетта привыкла рано вставать на службе у г-на Берюше, — я предупредил прислугу, что, по-видимому, не вернусь к обеду, вскочил на извозчика и пять минут спустя прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.
Я вприпрыжку взбежал по лестнице, и сердце мое колотилось, как во времена моей первой влюбленности.
На площадке я столкнулся с коридорными, готовившими ванну. Вставив ключ в замок, я старался не шуметь. Дверь отворилась, и я обнаружил, что все осталось на своих местах. Виолетта спала в той же позе, лишь отбросив простыни и покрывало (видимо, ей стало жарко), рубашка ее распахнулась.
Трудно представить зрелище более прекрасное, чем эта обнаженная грудь и чуть откинутая назад, утопающая в потоке волос голова, казалось сошедшая с полотен Джорджоне.
Грудь была удивительной белизны и округлости; она могла бы заполнить знаменитое углубление в пепле Помпеев, запечатлевшее грудь рабыни Диомеда. Бутончик ее был ярко-красного, почти клубничного цвета, что совсем не свойственно брюнеткам. Я наклонился и бережно коснулся его губами. По коже пробежала дрожь, сосок затвердел. Откинь я сейчас простыни — Виолетта бы не проснулась.
Лучше было подождать, пока она сама откроет глаза.
Неудивительно, что она еще спала: в комнату не проникало ни одного луча света, и, проснувшись, она решила бы, что еще два часа ночи.
Присев рядом, я взял ее за руку.
При свете ночника я стал ее разглядывать. Кисть у Виолетты была маленькая, изящная, точно у испанки, с розовыми удлиненными ноготками, лишь на указательном пальце ноготь был испорчен из-за работы в швейной мастерской.
И тут веки девочки разомкнулись и она открыла глаза — то ли просто настал миг пробуждения, то ли ей передалось тепло моей руки.
— О! Вы здесь, как я рада! — воскликнула она. — Не будь вас рядом, я подумала бы, что это продолжение сна. Вы не покидали меня?
— Я оставил вас на четыре или пять долгих часов и вернулся, надеясь стать первым, кого вы увидите, открыв глаза.
— И давно вы здесь?
— Уже полчаса.
— Надо было разбудить меня.
— Я боялся нарушить ваш сон.
— Вы даже не поцеловали меня.
— Отчего же, ваша грудь обнажилась, и я запечатлел поцелуй на ее бутончике.
— На котором из двух?
— Вот на этом, левом.
Она раскрылась и с очаровательным простодушием попыталась достать его кончиками собственных губ.
— О, как досадно, самой мне не удается!
— Зачем вам целовать его?
— Чтобы мои губы оказались там, где побывали ваши. Она попыталась проделать это еще раз.
— Не получается. Ну что ж, — она придвинула свою грудь к моему рту, — только что вы делали это для себя, а теперь сделайте для меня.
— Ложитесь снова, — велел я.
Она подчинилась, я склонился над ней, захватил кончив груди губами и стал ласкать его языком, подобно тому, как я проделал это вчера с ее зубками.
Она вскрикнула от удовольствия.
— О, как это прекрасно!
— Не хуже вчерашнего поцелуя?
— О, это было так давно, я уже о нем и не помню.
— Начнем сначала?
— Вы прекрасно понимаете, что я хочу этого, ведь вы сами сказали, что так целуют тех, кого любят.
— Но я еще не уверен, что влюблен в вас.
— Зато я уверена, что люблю вас; так что, если вам не хочется — не целуйтесь, но сама я поцелую вас.
И, как накануне, она припала губами к моему рту, только на этот раз ее язычок скользил по моим зубам.
Я хотел было отстраниться, но не смог — так сильно она держала меня. Наше дыхание смешалось. Наконец она запрокинула голову и, закатив глаза, с замиранием губ прошептала:
— Как я тебя люблю!
Этот поцелуй буквально лишил меня ума: я обвил ее руками, вырвал из постели и прижал к своему сердцу, словно увлекая на край света, губы мои скользили по ее груди, покрывая поцелуями.
— О, что ты со мной делаешь, я просто умираю!
Эти ее слова обуздали мои чувства и вернули мне способность рассуждать. Нельзя было овладевать ею так, застигнув врасплох и тем самым лишив себя истинного блаженства.
— Милое дитя, я распорядился приготовить ванну в туалетной комнате, — сказал я Виолетте и отнес ее туда на руках.
— Ах, как хорошо в твоих объятиях! — вздохнула она.
Я пощупал воду — она оказалась достаточно разогретой. Опустив Виолетту в ванну прямо в сорочке, я выплеснул туда полфлакона одеколона, чтобы вода помутнела.
— Здесь есть мыло всех сортов и губки любых размеров; бери, растирайся, а я пока затоплю камин, чтобы ты не замерзла, когда выйдешь.
Я разжег огонь и разложил перед камином черную медвежью шкуру.
Коридорные, приносившие ванну, обычно разогревали мое белье у себя в натопленной комнате и приносили его в ящике из красного дерева, где оно долго сохраняло тепло. Я положил ящик на стул возле ванной и достал оттуда пеньюар из батиста и несколько хлопчатобумажных полотенец, после чего повесил на кресло халат из белого кашемира, поставив внизу турецкие домашние туфельки из красного бархата с золотым шитьем.
Через четверть часа моя маленькая продрогшая купальщица выпорхнула из туалетной комнаты и мелкими шажками с очаровательным «брр…» подошла поближе к огню.
— О, как красиво и как тепло! — воскликнула она и села на корточки перед камином, пристроившись у моих ног.
Она была задрапирована, словно Полимния. Пеньюар живописно облегал влажное тело. Сквозь тонкий батист просвечивала кожа.
Девочка с любопытством огляделась вокруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37