– Именно поэтому родственники поместили его сюда – подальше от посторонних взглядов. Сумасшедшие вообще произносят много опасных речей. Но на то они и психи, чтобы не понимать: нынче нужно быть особенно осторожным в том, что говоришь.
Он улыбнулся и вздернул брови.
– А теперь пойдемте, я покажу вам нашего Закованного Ученого. Он обитает через две палаты. Весьма образованный субъект.
Гибонс окинул мою одежду насмешливым взглядом.
– Доктор общего права из Кембриджа. Не получив должности, которой добивался, напал на директора своего колледжа и едва не отправил его к праотцам. К таким, как я, он вполне терпим, а вот образованных людей просто ненавидит. Видели бы вы его в гневе! Если вы войдете в его палату, он набросится на вас и вцепится в лицо. Его мы держим под неусыпным надзором, но я могу открыть смотровой глазок, чтобы вы поглядели на него.
– Нет уж, спасибо.
– Он любит рисовать карты и планы, а сейчас перепроектирует для нас систему канализации. Вы, наверное, заметили, как у нас пахнет?
– Да, весьма дурно.
Я услышал неподалеку звук голосов и узнал возбужденный, злой голос Дэниела Кайта.
– Где это? – спросил я.
– В гостиной. Они, должно быть, вошли через черный вход. Так вы точно не хотите посмотреть на нашего ученого? – спросил смотритель уже с явной издевкой.
– Нет, – резко ответил я, – не хочу. Отведите меня к Кайтам.
Гибонс проводил меня в маленькую комнату с расставленными кругом дешевыми стульями, обшарпанным столом и огнем, горящим на решетке жаровни. Стены каморки были голыми. Минни Кайт сидела на стуле с совершенно опустошенным видом, а ее супруг горячо спорил с пухлым, мрачного вида человеком в черной куртке без рукавов.
– Вы могли бы попытаться накормить его! – кричал Дэниел.
– Ага, еще чего! Чтобы один из моих смотрителей силком поднимал его с пола, а второй засовывал в рот еду? У них нет на это ни времени, ни желания. Он их пугает. Да он всех пугает! Лежит на полу, мычит, бормочет, зовет Бога… Неудивительно, что половина моих сотрудников считает его одержимым. Пищу ему приносят, а уж есть ее или нет – это его дело.
– Какие-то проблемы? – вмешался я в спор. – Вы, должно быть, главный смотритель Шоумс?
Когда толстяк повернулся ко мне, я представился:
– Я мастер Шардлейк, адвокат семьи Кайт.
Шоумс посмотрел сначала на меня, потом на Кайтов.
– Каким образом вы можете позволить себе адвокатов, если вы даже не в состоянии оплачивать мои счета? – агрессивно спросил он.
– Я назначен судом прошений.
– А-а, – фыркнул главный смотритель. – Адвокат бедняков! А по оснастке не скажешь, – добавил он, явно намекая на мою богатую одежду.
– Вот именно, – резко ответил я, – адвокат, который может опротестовать в суде выставляемые вами счета и поставить вопрос о неправильном лечении. Это случится завтра, если то, что я увижу здесь сегодня, мне не понравится.
Шоумс поглядел на меня своими глубоко посаженными поросячьими глазками.
– За мальчиком трудно ухаживать, он…
– Он нуждается только в питании, – проговорила Минни. – И чтобы кто-то набрасывал ему на плечи плед, когда он падает на пол.
Женщина повернулась ко мне.
– Здесь так холодно, а этот негодяй отказывается развести огонь.
– Огонь стоит денег!
Я повернулся к Кайтам.
– Мне хотелось бы увидеть Адама.
– Мы как раз собирались к нему.
– Отправляйтесь к нему, если угодно, только вы от него все равно ничего не добьетесь.
Толстяк буравил меня взглядом, и я понял: для этого человека Адам Кайт – всего лишь досадная помеха, и он не будет сожалеть, если тот отдаст Богу душу. Не пожалеет об этом и совет, у которого станет одной проблемой меньше.
– А потом, мастер Шоумс, – сказали, – мне хотелось бы побеседовать с вами.
– Что ж, идите. Меня пока ждут другие дела.
Нас отвели к еще одной зеленой двери. Она была заперта. Шоумс отпер ее и заглянул в палату.
– Он в вашем распоряжении, – проговорил смотритель и удалился.
Я вошел следом за Дэниелом Кайтом в светлую комнату со стенами, выбеленными известкой, и частично открытыми ставнями на окнах. Как и говорила Минни, здесь царил пронизывающий холод, а также невыносимо тяжелый запах – смесь нечистот и немытой кожи. Из обстановки в палате была лишь низенькая кровать на колесиках и стул.
Обратившись лицом в угол, на коленях стоял мальчик-подросток с грязными черными волосами и что-то бормотал себе под нос. Слова текли так быстро, что их смысл было трудно уловить.
– Каюсь в моих грехах, каюсь… Послушай меня, пожалуйста… Послушай, во имя Иисуса…
На мальчике была рубашка с пятнами от пищи и кожаный джеркин. Его колено охватывала железная скоба, от которой тянулась цепь к металлическому кольцу в полу. Минни подошла к мальчику и положила руки ему на плечи, но он этого даже не заметил и никак не отреагировал.
– Цепь нужна для того, чтобы он больше не сбегал на церковные дворы, – пояснил Дэниел.
Он не приблизился к сыну, а стоял неподвижно, повесив голову на грудь.
Я набрал в грудь воздуху и подошел к Адаму. Он был широкоплеч, но очень худ. Я присел и заглянул ему в лицо. Это было жалкое зрелище. Возможно, когда-то мальчик был красив, но сейчас на него было страшно смотреть. Брови вздернуты вверх в гримасе страдания, широко раскрытые, словно от ужаса, глаза невидящим взором смотрят в стену, с губ вместе со слюной срываются сбивчивые слова:
– Скажи мне, что я спасен! Яви мне милость свою!
Он на мгновение умолк, будто к чему-то прислушиваясь, а затем воскликнул с еще большим отчаянием:
– Господи! Прошу тебя!
– Адам, – умоляющим голосом позвала его мать. – Ты испачкался. Я принесла тебе чистую одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30