— Ты сам отыщешь Рудольфа или мне прислать его к тебе?
— Ему вряд ли понравится, если ты отправишь его в трапезную как простого слугу.
— Не думаю, что он может разозлиться еще больше, чем сейчас. А здесь вам никто не будет мешать.
Рудольф пришел не сразу — наверное, хотел показать, что никому не подчиняется, даже королеве.
Настроен он был очень воинственно.
Он сел и посмотрел на стопки пергамента.
— Тебе не стоит так много работать в эти святые дни, — буркнул он. — Уж об этом-то ты должен знать и сам.
— Это спорный вопрос — смотря, как мы станем трактовать церковные законы. Разрешено ли работать во имя Господа нашего в святые дни?
— Ты работаешь не ради Господа нашего, а ради королевы Астрид.
— Речь идет о спасении ее души. И значит, я работаю ради Господа. И кроме того, сказано: «Праздники существуют для людей, а не люди — для праздников». И дальше говорится о том, что если овца упала в овраг в праздник, то разве грех вытащить ее оттуда? Во время праздников разрешено творить добро. И разве сам Иисус не говорил фарисеям: «Вы негодуете из-за того, что я исцелил человека в праздник?»
Рудольф промолчал.
— Королева Гуннхильд сказала, что ты не хочешь, чтобы королева Астрид продолжала свой рассказ в эти дни?
— Да, я так считаю.
— Что же тут плохого?
Я видел, что Рудольф готовится к нападению, но совершенно не был готов к последовавшему всплеску:
— Неужели ты не понимаешь, что я должен остановить ее! Это великий грех рассказывать подобные вещи о святом! Она должна дождаться приезда епископа!
— Приезда епископа? — повторил я.
— Да.
— Ты послал письмо епископу Эгину неделю назад. Ты просил его приехать? Я думал, что ты писал ему только обо мне…
— Я написал обо всем, — уже спокойнее ответил Рудольф. — О тебе, о королеве Астрид и королеве Гуннхильд. Я просил его приехать.
— Между Хюсабю и Далбю неделя пути. Епископ не сможет приехать к нам раньше, чем через неделю. А я сомневаюсь, что королева Астрид доживет до того дня. И я не понимаю, как ты можешь принять такой грех на свою душу. Что скажет епископ, когда узнает, что ты отказал в последнем желании умирающему! Что ты не захотел выслушать ее исповедь!
Рудольф уронил голову на руки.
— Я не знаю, как мне поступить, — сказал он. — Ты все время сбиваешь меня с толку.
— Тогда расскажи епископу Эгину, что это я смутил тебя.
Он посмотрел на меня с мольбой:
— Не могу же я сказать ему, что ты меня смутил, а я не смог во всем разобраться?
— Мне кажется, это будет правильно и честно. И я смогу понести справедливое наказание, если епископ признает мою вину.
— Да, может быть, так будет лучше всего.
Но мне показалось, что я причинил ему боль.


Праздник святой Епифании.
После ужина, III ante Cal. Jan., королева Астрид продолжила свой рассказ.
Нам было трудно без слез смотреть на королеву — она была очень слаба и нетрудно было понять, что ее конец близок.
— Король Кнут уехал в Данию, — начала рассказывать Астрид. — И конунг Олав смог наконец выбраться из своей норы. Но что он мог сделать? Куда направиться? По всему побережью народ присягнул Кнуту, а врагов у Олава хватало и раньше. На дружбу с Эмундом тоже особо рассчитывать не приходилось: если шведский конунг и принял бы нас в Свитьоде, то только ради меня.
В надежде заручиться поддержкой архиепископа Урвана, Олав послал к нему в Саксонию епископа Сигурда, который, по мнению конунга, больше всего подходил для этого дела. На Сигурда всегда можно было положиться, и конунг надеялся, что Урван поддержит его, чтобы сохранить свою власть в Норвегии.
В то время Олав совершенно потерял голову и не мог думать спокойно. Он никак не хотел признать свое поражение.
Я пыталась поговорить с ним, но нам не удавалось остаться наедине. Тормод Скальд Черных Бровей все время мешал нам. Он призывал конунга к борьбе.
Вскоре Олав отправился на тинг и объявил там, что собирается отправиться на север Норвегии и отобрать у Кнута свои собственные земли.
Только у одного человека хватило мужества возразить Олаву — у Кальва Арнассона, но конунг назвал его предателем.
Кальв ответил, что предателями были те, кто не осмелился сказать Олаву правду.
Тогда Тормод Скальд Черных Бровей сказал вису:

В буре битвы будем Скоро мы рубиться,
К троллям отправляйтесь,
Трусы-нечестивцы!
Славную победу Мы одержим, други,
Трусам нет там места,
Только смелым самым!

Кальв промолчал. Да и никто другой тоже ничего не сказал.
В тот поход конунг отправился с небольшой дружиной. За драккаром Олава следовали всего двенадцать кораблей. Наступила зима, мы плыли вдоль заснеженных берегов, а море часто штормило. Где мы ни приставали, везде нас встречали бранью. Никто не хотел присоединяться к войску конунга.
Так мы доплыли до Ерена. Там Олав решил напасть на усадьбы, чтобы захватить добычу и заставить людей вступить в дружину. Но навстречу нам выступил Эрлинг Скьяльгссон с большим войском.
Олаву повезло в той битве, и он смог заманить Эрлинга в ловушку. Корабль Эрлинга оказался в окружении всех драккаров Олава. Это произошло на Рождество.
Я не видела битвы. Мы с епископом Гримкелем и королевскими детьми сидели под палубой «Зубра». До нас доносился такой ужасный шум битвы, что мы с епископом не слышали голосов друг друга. Да и говорить нам было не о чем. Я думала о Тюре, королеве Олава Трюгвассона, и епископе Сигвате, которые сидели под палубой «Великого Змея» во время битвы при Свёльде.
Тюра так сильно любила своего Олава, что умерла от тоски после его поражения. А я сидела и мечтала, чтобы моего Олава сразила какая-нибудь стрела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70