Да будет воля твоя!» Эта молитва стала с тех пор постоянным девизом Сигурда. Он никогда не мог забыть этих слов.
Битва началась ранним утром, а когда их вытащили на палубу дружинники, которых они раньше никогда не видели, начинало уже смеркаться. И на борту «Великого Змея» был Эйрик ярл. Королева расплакалась.
Эйрик ярл был известен в Норвегии своим благородством. И когда он увидел королеву в слезах, то пообещал, что везде на его земле ее ждут почет и уважение. Но она была безутешна, отказывалась от еды и питья. Даже епископу не удалось переубедить ее, и через несколько дней королева умерла.
«Она умерла от тоски и горя», — говорил Сигурд, когда при нем заходила об этом речь.
Да и сам епископ очень скорбел по Олаву Трюгвассону, к которому успел привязаться. Сигурд считал, что Олаву была уготована такая участь в наказание за ту жестокость, с которой он крестил Норвегию. Епископ чувствовал, что и на нем лежит большая вина, и считал, что ничем уже не может быть полезен Норвегии.
Когда отец решил принять христианство — а это случилось вскоре после битвы при Свёльде — он послал гонца к епископу Сигурду и попросил его приехать в Швецию. Епископ с удовольствием согласился. Конунга крестили здесь, в Хюсабю, но вместе с ним крестились и многие другие язычники — не только в Хюсабю, но и в других местах Швеции. Вскоре после принятия крещения было построено много церквей.
Но в то время крещение происходило по доброй воле. Даже когда язычники убили троих священников, к ним отнеслись со снисхождением. Хотя и наказали убийц по закону. Но сначала к восставшим направился сам епископ. Один, без всякой защиты. Его броней была сутана, как сказал Сигурд отцу. Он призывал людей к миру. Говорил о милосердии Господнем и любви к ближнему. Сигурду удалось уговорить язычников вознести молитву Христу и испросить прощения. Он был тверд в своей вере, и никто не осмелился поднять на него руку.
Епископ Сигурд прожил в Швеции много лет. Но он никогда не был дружен с твоим архиепископом, Рудольф. И когда архиепископ прислал сюда нового епископа, Сигурд не захотел ссориться с ним. «Кто-то сеет, кто-то жнет, чему быть, того не миновать», — сказал он мне. И в голосе его не было злобы или неудовольствия.
Сигурд уехал обратно в Англию. Там он повстречался с Олавом Харальдссоном, который собирался плыть в Норвегию, чтобы сражаться за престол. И когда Олав предложил Сигурду отправиться вместе с ним, епископ не колебался. Он считал, что теперь, после долгих лет невзгод и лишений, сможет уберечь нового конунга Норвегии от ошибок. Гримкель, племянник епископа Сигурда, отправился в это путешествие вместе с ним. Он принял сан епископа как раз перед отплытием из Англии. Но эти два епископа были совершенно не похожи друг на друга.
Сигурд был мягким человеком, но обладал сильной волей. И он всегда говорил конунгу то, что думал, даже если королю это и не нравилось. Гримкель же, наоборот, всегда поддакивал Олаву. Сигурд посвящал свободное время книгам и ученым беседам, а Гримкель был человеком дела. И если Сигурд говорил о любви к Богу, то Гримкель интересовали прежде всего церковные законы.
— Скажи мне, — прервал королеву Рудольф, — неужели у этого английского епископа не было недостатков?
— Были, — ответил я. — Он не умел обращаться с рабами.
— Да, это верно, — сказала Астрид, — но откуда это известно тебе?
— Мне рассказали, — коротко ответил я.
Все с удивлением посмотрели на меня.
Наконец заговорила Гуннхильд:
— Три разных человека — Карл Магнус, епископ Сигурд и святой Патрик. Три разных способа обратить язычников в истинную веру — силой, властью и любовью. Какой из них по-твоему самый хороший, Рудольф?
— Тот, что действует, — не задумываясь, ответил священник.
Королева Астрид отправилась в свою опочивальню, а мы занялись собственными делами.
Я принес письменные принадлежности и устроился у стола. Я решил переписать и дополнить свои записи. Но внезапно мой взгляд упал на пергамент с орнаментом из спиралей и драконов.
Я задумался. Один из углов пергамента был уже закончен. Оставалось только воспроизвести такой же рисунок в других углах. Мои последние драконы выглядели по-прежнему ужасно, но они перестали поднимать головы с пергаментов и угрожающе шипеть.
Когда я принялся рисовать, то настолько увлекся, что ничего не замечал вокруг. Я вздрогнул и чуть не посадил большую кляксу на рукопись, когда до моего плеча дотронулась рука Эгиля Эмундссона.
— Никогда не видел подобной работы, — задумчиво сказал Эгиль. Помолчал и добавил:— Но твой стиль напоминает мне резьбу по дереву.
В этот момент открылась дверь спальни королевы Астрид, и Гуннхильд, которая тоже была в палатах, поспешила ей навстречу.
Астрид доковыляла до скамьи, опираясь на руку Гуннхильд, и тяжело опустилась на нее. Но вскоре она отдышалась и сказала:
— Дай мне посмотреть пергамент, Ниал.
Я протянул ей лист с орнаментом и чистые листы переписанной рукописи.
— Буквицы я пока не делал. Надеюсь, у меня будет время заняться этим позже, когда будет готова вся рукопись.
Она кивнула, внимательно посмотрела на пергамент и удовлетворенно улыбнулась.
— Ведь, кажется, буквицы рисуют обычно под конец? — спросила она.
— Да, — с удивлением ответил я.
— Мне кое-что известно о книгах, — с улыбкой пояснила Астрид.
— Где ты научилась этому? — поинтересовался я.
— В Норвегии. Так уж получилось, что конунг пировал с дружинниками, а епископ Сигурд с учеными людьми проводил вечера в моих палатах. Но…— Она с удивлением огляделась. — Где же наш ученый Рудольф?
В ее голосе невозможно было не заметить иронии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70