Сказал:— Обряд велит ныне и похоронить его.— Добро, — согласился Бразд. — Похороним.— У меня нет коней, чтобы отвезти на требище.— Дам коней.— Хотел бы я и тризну справить…— Дам кабана.— Сжечь бы надо было отца… — сказал Микула. Бразд огляделся по сторонам, погладил свою бороду.— Это же сколько древа надо? Свезти и пустить по ветру? И давно уже никого не сжигают, всех просто в землю.— Так он ведь не все, а старейшина…— Э, старейшина! — махнул рукой Бразд. — В землю. Гораздо внимательнее выслушал Микулу брат Сварг, — он и при жизни никогда не ссорился с отцом Антом, разговаривал почтительно и ласково, обо всем с ним советовался.И теперь, услыхав о смерти отца Анта, расспросив у Мику-лы, как умирал отец, что говорил, он даже заплакал.И жена Сварга, рыжая Милана, тоже заплакала, загрустила, хоть и заметно было, что делает она это не от души, а по обычаю — пускай слышит душа умершего, что ее оплакивают все.— А о каком же кладе говорил отец? — полюбопытствовал Сварг, услыхав о завете отца.— Не ведаю, — отвечал Микула.— За городищем, над Днепром? — Сварг долго смотрел своими темными глазами на городище и могилы за ним. — Но ведь там живешь ты?— Не знаю, брат, о чем говорил отец.— Так я сейчас же приду, — сказал Сварг и пристально взглянул на брата. — Может, надо что-нибудь принести? Колоду на корсту? Гвоздей? Железа? Говори, Микула! Все принесу, все отдам, я же так любил отца, и такое у нас сейчас горе… Говори, Микула!Нет, Сварг и вправду был хорошим сыном отца Анта! 4 Все спешили. Неподалеку от землянки, на зеленой траве, несколько плотников кончали выдалбливать из колоды кор-сту, еще один мастерил к ней крышку. У ворот стояли запряженные парой коней сани. Предать земле тело Анта надо было во что бы то ни стало до захода солнца — иначе душа его могла заблудиться в ночной тьме.Хоронили Анта как старейшину. Во дворе городища еще до полудня собрался весь Любеч. Женщины шли с плачем, несли яства для тризны. Мужчины собирались со щитами и мечами, как велел обычай. Из дома, все нарастая, несся однообразный, печальный плач женщин. Ант сидел на помосте перед очагом и, казалось, слушал этот плач. На окне стояла пища для души Анта — сыта и хлеб.Микула вышел во двор. Плотники уже кончили корсту, все вместе перенесли ее и поставили на сани. Потом Микула выпустил из загона коня Анта. Когда-то это был ладный жеребец, теперь же он стоял посреди двора дряхлый, с торчащими ребрами и тоже, казалось, был опечален.На дворе были Бразд и Сварг. Бразд недовольно покачал головой — солнце склонялось все ниже и ниже.— Начнем! — произнес Бразд.Братья вместе с плотниками подошли к стене жилья. Глухо ударился о стену топор, второй удар прозвучал звонче, щепки от подпорки на углу полетели вокруг. Немного погодя подпорка переломилась, мужчины уперлись руками, и угол стены с треском упал.Через эту дыру в стене и вынесли во двор тело Анта. Громче заплакали, заголосили женщины. Анта положили в корсту. В ногах у него поставили покровину, меч, щит, корчагу с вином, хлеб. Потом Микула вынес из дому и разбил на деревянном чурбане две корчаги — на этой земле они не были больше нужны отцу Анту. Вынес он из дому и лукошко с овсом, чтобы посыпать дорогу, когда лошади тронутся.Еще громче заголосили, заплакали женщины, не сдержалась и Виста, — ее горестный вопль понесся по двору. Лошади тронулись. За санями кто-то вел коня. Вслед погребальному шествию Виста бросала овес. Потом Виста воротилась в жилище — нужно было сжечь солому, на которой лежал Ант, поставить на огонь торицы с мясом, приготовиться к тризне по покойнику.Старейшину похоронили над Днепром, сразу за городищем, недалеко от могил других родовичей. Могила для Анта была выкопана широкая, просторная. Несколько человек сняли корсту с саней, поставили на дно ямы. Рядом со старейшиной положили его щит, меч, копье, а в ногах поставили две корчаги — с медом и вином.Прежде — и люди хорошо помнили это, — когда хоронили Улеба и Воика, возле могилы убивали и бросали на дно ямы еще и коня, но сейчас все об этом забыли. Конь Анта постоял немного позади толпы, понюхал землю и побрел, костлявый, немощный, по увядшей траве.Лишь только в могилу посыпались первые комья земли, любечане, как и в старину, ударили в свои щиты, неистово завопили женщины, и долго еще шум и крики неслись над кручами и над Днепром, улетая в далекие просторы.Молча возвращались все в землянку старейшины, у порога обмывали для очищения руки водой, грели их над огнищем. А на отдушине, через которую выходил наружу горячий пар от еды и человеческих тел, стоял непочатый горнец с сытою и лежал кусок хлеба — это было все, что оставлял род для души старого Анта.— Сядем, люди, к огню, — пригласил Микула.— Сядем, — отозвались голоса со всех сторон.А в жилище скопилось уже так много народу, что у очага не хватало места. Поэтому одни сели, а многие продолжали стоять, жадно поглядывая на горнцы, над которыми вздымался пахучий пар.Тризну начал старший сын Бразд. Он бросил в огонь жертву, плеснул вина. Все следили, как огонь поглотил мясо, приутих в том месте, куда полилось вино, и забушевал с новой силой.Микула торопился. Он то и дело черпал из кадки вино, подавал людям. К корыту, куда Виста выложила вареное мясо, тянулось одновременно множество рук, люди пальцами выхватывали лучшие куски.Когда же все сильно опьянели, в землянке зазвучал голос кого-то из старших:— Ант был сыном Улеба, внуком храброго Воика, нашего Полянского рода…И люди, каждый на свой лад, но все в один голос произнесли, словно пропели:— Нашего, Полянского рода…Один голос, очень спокойно, повел дальше:— Рано сел Ант на коня, взял в руки меч и щит, всю жизнь ратоборствовал с врагами…Люди сразу подхватили нараспев:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34