Она двинулась, разрезая острым носом голубоватый плес, оставляя позади себя рябой, похожий на серебряную чешую, след.Малуша с тревогой смотрела, как быстро убегает от лодии берег, как уменьшаются и уменьшаются на нем фигуры любе-чан. Еще раз донеслось до нее эхо прощального крика, а потом с обеих сторон раскинулся простор Днепра, ровное лоно, над которым в голубой высоте плыли, как лодии, белые облака с розовыми надутыми ветрилами. И Малуша все время смотрела из своего уголка на мир, открывавшийся перед нею. Раньше она подобного не видела, знала только свое село, кручи у городища над Днепром, каждое дерево и кустик на них. Там, казалось ей, и кончается свет, она даже не задумывалась: что же может быть дальше?А тут они плыли день, два, три, и Малуша от восхода до захода солнца с восторгом смотрела на берега, лентой расстилавшиеся перед нею, на городища, которые величаво возникали вдали, проплывали и оставались позади, на лодии киевских купцов, встречавшиеся им на водном пути.И даже когда вечерело, она долго не засыпала, а сидела в своем уголке, смотрела на небо, где сияли несчетные звезды, на таинственный темный плес, на берега, казавшиеся ночью высокими, страшными, и на одинокие огоньки, блуждавшие в далеком поле.Все ближе и ближе был Киев. Однажды на рассвете она увидела на горе, на правом берегу, большой город — с высокими стенами, башнями, а внизу, под горой, — сотни лодий. Это был Вышгород.За Вышгородом Днепр круто поворачивал влево. Тут на стрежне сходились ветры с Днепра и Десны, бурлила черторо-ями вода, и лодия, разрезая их, зарывалась носом в высокую волну, а за ней оставался покрытый пеной, похожий на борозду след.Но сразу же за стрежнем, где Днепр, вобрав воды Десны, поворачивал вправо, ветер затих, поверхность Днепра стала голубой, в ней отразились леса, поемные луга над речкой По-чайной, вливавшейся в Днепр, высокие горы, и на них — город Киев.Малуша, словно завороженная, смотрела вдаль. Там на голубом небе выступали все более четко три горы, от вершин до Днепра и Почайны покрытые лесом. Во многих местах эти леса на склонах были уже вырублены или выжжены, и повсюду чернели пашни и жилища людей. Больше всего среди вырубленного леса стояло жилищ на средней, самой высокой горе. Там и находился Киев.С лодии видна была вершина, где высились сложенные из бревен стены Горы — со многими башнями, заборолами, воротами, рвами и валами, с острым частоколом перед ними. За стенами, освещенные лучами солнца, которое все выше и выше поднималось над Днепром, переливались золотом крыши княжеских теремов.Ниже, окружая город кольцом, лепились к его стенам, словно пиявки, черные дворища бояр, которым не хватало места на Горе. На этих дворищах стояло множество хижин дворовых людей — ремесленников, холопов, рабов. Еще ниже разбросаны были, как ласточкины гнезда, хибарки и землянки простого люда — чади. Это место так и называлось — предгра-дье. За ним горы круто обрывались над Днепром, среди оврагов тянулось несколько дорог к Почайне, а один, самый крутой спуск шел к Днепру, ниже устья Почайны.Внизу, на самой Почайне, на Подоле, опять громоздились хижины, землянки, шатры; на холме высился деревянный Волос; у берега, в заливах, стояли с опущенными ветрилами лодии и долбленые челны киевлян. От этого же места тяжелые паромы ходили к левому берегу, где начинался и исчезал в лесах гостинец — путь, по которому отправлялись на конях в дальние земли купцы из Киева и прибывали сюда чужие люди — заморские гости. 2 Едва лодии стали у желтых круч Почайны, как туда прибежали купцы, подъехали возы, началась купля, все торопились на торг. На берегу стоял гомон, ржали лошади, от множества людских ног облаками вздымалась пыль. Вскоре нагруженные возы один за другим начали подниматься в гору.Добрыня ждал, пока все это закончится, но даже и тогда, когда купцы и возы исчезли, не пошел вслед за ними, а вышел на берег и долго там стоял, задумчивый, встревоженный.Только теперь он понял, что в Киеве все будет не так уж просто, как казалось ему издалека, дома, в Любече. Приехал бы он в Киев один, как прежде, не о чем было бы и думать: вот Подол, вон Гора, все ворота для него открыты. С лодии сошел — попал в гридницу. А там уже припасены для него и веприна, и конина, и, как водится, кружка меда.Но ведь он приехал не один, с ним Малуша. Она сидит, завернувшись в рядно, на корме, притихла, молчит, испуганными глазами смотрит на Почайну, на берег. Что с нею делать? Ведь на Гору, на княжий двор, никому не известную девушку не пустят.Впрочем, долго думать не приходилось. Он должен был что-то делать, да поскорее, пока не наступил вечер и на Горе не опустили мост и не заперли ворота.— Ты посиди здесь, — сказал он Малуше, — а я пойду, все разведаю и вернусь.— Я посижу и подожду, — ответила девушка и, чтобы брат не беспокоился, даже улыбнулась.Когда Добрыня зашагал по круче и исчез, ей стало страшно. Она так закуталась в дерюгу, что видны были только бледный лоб и необычайно большие глаза, и стала похожа на птичку, которая, почуяв опасность, сжалась, прячется в своем гнезде.Добрыня вернулся не скоро и совсем не так, как представляла себе Малуша. Она думала, что он явится таким же, каким плыл с нею в лодии, — обычным, простым. Ан глядь — по склону конь застучал копытами, на коне сидит не то князь, не то воевода. Она хотела поскорее закрыться дерюгой, а всадник окликает ее:— Малуша! Малка!Только тогда она узнала, что сидит на коне ее брат, Добрыня, со щитом в левой руке, с копьем — в правой, словно богатырь, о котором рассказывала мать.Малуша сразу же ласточкой выпорхнула из лодии. Хорошо еще, что узелок — материнский подарок — не забыла взять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34