Вот, однако же, все, что я мог узнать о нем
достоверного. Когда-то, в свои молодые годы, что, впрочем, было очень
давно, князь блестящим образом вступил в жизнь, жуировал, волочился,
несколько раз проживался за границей, пел романсы, каламбурил и никогда не
отличался блестящими умственными способностями. Разумеется, он расстроил
все свое состояние и, в старости, увидел себя вдруг почти без копейки.
Кто-то посоветовал ему отправиться в его деревню, которую уже начали
продавать с публичного торга. Он отправился и приехал в Мордасов, где и
прожил ровно шесть месяцев. Губернская жизнь ему чрезвычайно понравилась, и
в эти шесть месяцев он ухлопал все, что у него оставалось, до последних
поскребков, продолжая жуировать и заводя разные интимности с губернскими
барынями. Человек он был к тому же добрейший, разумеется, не без некоторых
особенных княжеских замашек, которые, впрочем, в Мордасове считались
принадлежностию самого высшего общества, а потому, вместо досады,
производили даже эффект. Особенно дамы были в постоянном восторге от своего
милого гостя. Сохранилось много любопытных воспоминаний. Рассказывали,
между прочим, что князь проводил больше половины дня за своим туалетом и,
казалось, был весь составлен из каких-то кусочков. Никто не знал, когда и
где он успел так рассыпаться. Он носил парик, усы, бакенбарды и даже
эспаньолку - все, до последнего волоска, накладное и великолепного черного
цвета; белился и румянился ежедневно. Уверяли, что он как-то расправлял
пружинками морщины на своем лице и что эти пружины были, каким-то особенным
образом, скрыты в его волосах. Уверяли еще, что он носит корсет, потому что
лишился где-то ребра, неловко выскочив из окошка, во время одного своего
любовного похождения, в Италии. Он хромал на левую ногу; утверждали, что
эта нога поддельная, а что настоящую сломали ему, при каком-то другом
похождении, в Париже, зато приставили новую, какую-то особенную, пробочную.
Впрочем, мало ли чего не расскажут? Но верно было, однакоже, то, что правый
глаз его был стеклянный, хотя и очень искусно подделанный. Зубы тоже были
из композиции. Целые дни он умывался разными патентованными водами, душился
и помадился. Помнят, однакоже, что князь тогда уже начинал приметно
дряхлеть и становился невыносимо болтлив. Казалось, что карьера его
оканчивалась. Все знали, что у него уже не было ни копейки. И вдруг в это
время, совершенно неожиданно, одна из ближайших его родственниц,
чрезвычайно ветхая старуха, проживавшая постоянно в Париже и от которой он
никаким образом не мог ожидать наследства, - умерла, похоронив, ровно за
месяц до своей смерти, своего законного наследника. Князь, совершенно
неожиданно, сделался ее законным наследником. Четыре тысячи душ
великолепнейшего имения, ровно в шестидесяти верстах от Мордасова,
достались ему одному, безраздельно. Он немедленно собрался для окончания
своих дел в Петербург. Провожая своего гостя, наши дамы дали ему
великолепный обед, по подписке. Помнят, что князь был очаровательно весел
на этом последнем обеде, каламбурил, смешил, рассказывал самые
необыкновенные анекдоты, обещался как можно скорее приехать в Духаново
(свое новоприобретенное имение) и давал слово, что по возвращении у него
будут беспрерывные праздники, пикники, балы, фейерверки. Целый год после
его отъезда дамы толковали об этих обещанных праздниках, ожидая своего
милого старичка с ужасным нетерпением. В ожидании же составлялись даже
поездки в Духаново, где был старинный барский дом и сад, с выстриженными из
акаций львами, с насыпными курганами, с прудами, по которым ходили лодки с
деревянными турками, игравшими на свирелях, с беседками, с павильонами, с
монплезирами и другими затеями.
Наконец князь воротился, но, к всеобщему удивлению и разочарованию, даже и
не заехал в Мордасов, а поселился в своем Духанове совершенным затворником.
Распространились странные слухи, и вообще с этой эпохи история князя
становится туманною и фантастическою. Во-первых, рассказывали, что в
Петербурге ему не совсем удалось, что некоторые из его родственников,
будущие наследники, хотели, по слабоумию князя, выхлопотать над ним
какую-то опеку, вероятно, из боязни, что он опять все промотает. Мало того:
иные прибавляли, что его хотели даже посадить в сумасшедший дом, но что
какой-то из его родственников, один важный барин, будто бы за него
заступился, доказав ясно всем прочим, что бедный князь, вполовину умерший и
поддельный, вероятно, скоро и весь умрет, и тогда имение достанется им и
без сумасшедшего дома. Повторяю опять: мало ли чего не наскажут, особенно у
нас в Мордасове? Все это, как рассказывали, ужасно испугало князя, до того,
что он совершенно изменился характером и обратился в затворника. Некоторые
из мордасовцев из любопытства поехали к нему с поздравлениямии, но - или не
были приняты, или приняты чрезвычайно странным образом. Князь даже не
узнавал своих прежних знакомых. Утверждали, что он и не хотел узнавать.
Посетил его и губернатор.
Он воротился с известием, что, по его мнению, князь действительно немного
помешан, и всегда потом делал кислую мину при воспоминании о своей поездке
в Духаново. Дамы громко негодовали. Узнали наконец одну капитальную вещь,
именно: что князем овладела какая-то неизвестная Степанида Матвеевна, бог
знает какая женщина, приехавшая с ним из Петербурга, пожилая и толстая,
которая ходит в ситцевых платьях и с ключами в руках; что князь слушается
ее во всем как ребенок и не смеет ступить шагу без ее позволения;
1 2 3 4 5 6 7 8