- она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала,
- что эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней
в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто
именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может
быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной
части... Одним словом, она до того была сконфужена, что дней на десять
решилась распроститься с своим князем и полетела в столицу украсить ее
своим присутствием. Князь сидел день, сидел другой, примерял парики,
помадился, фабрился, загадал было на картах (может быть, даже и на бобах);
но стало невмочь без Степаниды Матвеевны! приказал лошадей и покатил в
Светозерскую пустынь. Кто-то из домашних, боясь невидимой Степаниды
Матвеевны, осмелился было возразить; но князь настоял. Выехал вчера после
обеда, ночевал в Игишеве, со станции съехал на заре и, на самом повороте к
иеромонаху Мисаилу, полетел с каретой чуть не в овраг. Я его спасаю,
уговариваю заехать к общему другу нашему, многоуважаемой Марье
Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из всех,
которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь
наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл взять
с собою и которого никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою,
потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых
приготовлений или, лучше сказать - исправлений... Вот и вся история! Eine
allerliebste Geschichte!
- Но какой он юморист, Зина! - вскрикивает Марья Александровна, выслушав, -
как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, - один вопрос:
объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его дядей?
- Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: кажется,
седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь другом. Я
тут не виноват нисколько; а виновата во всем этом тетушка Аглая Михайловна.
Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и делать нечего, как пересчитывать
по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к нему, прошлого лета, в
Духаново. Съездила бы сама! Просто-запросто я называю его дядюшкой; он
откликается. Вот вам и все наше родство, на сегодняшний день по крайней
мере...
- Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить привезти его
прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, чт`о бы с ним было,
бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да его бы
здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на него, как
на рудник, как на россыпь, - пожалуй, обокрали бы его? Вы не можете
представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки, Павел
Александрович!..
- Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам, - какие вы,
Марья Александровна! - подхватывает Настасья Петровна, вдова, разливающая
чай. - Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?
- Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно, - говорит Марья
Александровна, в нетерпении вставая с места.
- Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К тому же
так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и забыл, что
приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья
Александровна!
- Ах, полноте, пожалуйста, чт`о вы!
- Вовсе не чт`о вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это
полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому
назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о
человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги
пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!
- Боже мой, какой вы, однако же, ветреник, как я вас послушаю! - восклицает
Марья Александровна, принимая строгий вид. - И как не стыдно вам, молодому
человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного старичка! Не
говоря уже о его беспримерной доброте, - и голос ее принимает какое-то
трогательное выражение, - вспомните, что это остаток, так сказать, обломок
нашей аристократии. Друг мой, mon ami! Я понимаю, что вы ветреничаете из
каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспрерывно толкуете. Но боже
мой! Я и сама - ваших новых идей! Я понимаю, что основание вашего
направления благородно и честно. Я чувствую, что в этих новых идеях новых
есть даже что-то возвышенное; но все это не мешает мне видеть и прямую, так
сказать, практическую сторону дела. Я жила на свете, я видела больше вас,
и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он старичок, и потому, на ваши глаза,
смешон! Мало того: вы прошлый раз говорили даже, что намерены отпустить
ваших крестьян на волю и что надобно же что-нибудь сделать для века, и все
это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте,
Павел Александрович, ваш Шекспир давным-давно уже отжил свой век и если б
воскрес, то, со всем своим умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки!
Если есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе,
так это именно в высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге
будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе
выстроил, - и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше!
Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, -
все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит
себе. Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него
происходите. Я тоже себя считаю не чужою ему, - а дурное то дитя, которое
марает свое гнездо!
1 2 3 4 5 6 7 8