– Они для тебя. Раздай их.
Я беспомощно посмотрела на него.
– Почему так мало? – Потому что я не мог больше нести, – весело проговорил Милагрос. – Не давай мачете женщинам.
– Я отдам их вождю, – сказала я, посмотрев на лица, в ожидании обращенные ко мне.
Улыбаясь, я протянула мачете Арасуве.
– Мои друзья прислали это для тебя.
– Как ты умна. Белая Девушка, – сказал он, проверяя, остры ли мачете. – Это я оставлю себе. Одно будет моему брату Ирамамове, который защитил тебя от Мокототери.
Одно для сына Хайямы, который кормит тебя.
Арасуве посмотрел на Этеву: – Одно должно быть для тебя, в один из праздников я дам мачете твоим женам, Ритими и Тутеми. Они ухаживают за Белой Девушкой как за родной сестрой.
На мгновение наступила полная тишина. Потом один из мужчин встал и обратился к Ритими: – Отдай мне твое мачете, я смогу рубить деревья. Ты ведь не делаешь мужскую роботу.
– Не давай ему, – запротестовала Тутеми. – В садах удобнее работать с мачете, чем с палкой-копалкой.
Ритими посмотрела на мачете, подняла его, а потом протянула мужчине.
– Я отдам его тебе. Наихудший грех – не отдать того, что просят другие. Я не хочу закончить в шопаривабе.
– Где это? – прошептала я Милагросу.
– Шопаривабе – это как ад у миссионеров.
Я открыла одну банку сардин. Сунув одну из серебристых жирных рыбешек в рот, я предложила банку Ритими: – Попробуй одну.
Она неуверенно посмотрела на меня. Большим и указательным пальцами она подняла кусок сардины и положила в рот.
– Ух, как противно! – закричала она, выплевывая сардину на землю.
Милагрос взял банку из моей руки.
– Сохрани их. Это пригодится на обратном пути в миссию.
– Но я еще не собираюсь возвращаться, – возразила я. – Они испортятся, если я долго буду их хранить.
– Тебе хорошо было бы возвратиться до начала дождей, – в замешательстве проговорил Милагрос. – Потом невозможно будет идти по лесу и переправляться через реки.
Я самодовольно улыбнулась: – Мне нужно остаться хотя бы до того момента, когда родится ребенок Тутеми, – я была уверена, что ребенок появится во время дождей.
– Что же я скажу отцу Кориолано? – То же, что и раньше, – насмешливо проговорила я. – Я занимаюсь выдающейся работой.
– Но он ожидает, что ты вернешься до начала дождей, – сказал Милагрос. – Дожди будут продолжаться не один месяц.
Улыбаясь, я взяла коробки с крекерами: – Лучше мы съедим их. Они могут испортиться от сырости.
– Не открывай остальные банки с сардинами, – сказал Милагрос по-испански. – Они не нравятся Итикотери.
Лучше я сам съем их.
– А ты не боишься попасть в шопаривабе? Не ответив, Милагрос пустил открытую банку по кругу. Большинство мужчин только понюхали содержимое и сразу же протягивали банку дальше. Те же, кто отважился попробовать рыбу, сразу же выплевывали. Женщины отказались даже понюхать. Милагрос улыбнулся мне, когда банка возвратилась к нему.
– Им не нравятся сардины. А я не отправлюсь в ад, если съем все сам.
Крекеры также не имели успеха ни у кого, кроме нескольких детей, которые любили соль. Но сладкие бисквиты, даже несмотря на то что они слегка прогоркли, были съедены с довольным чавканьем.
Ритими присвоила себе все блокноты и карандаши. Она настояла, чтобы я научила ее рисовать узоры, которыми я украшала свой сгоревший блокнот. Она упорно практиковалась в написании испанских и английских слов. Она не понимала, что значит «писать», хотя выучилась рисовать все буквы алфавита, включая несколько китайских иероглифов, которым я узнала на уроках каллиграфии. Ритими они напоминали узоры, которыми она иногда украшала свое тело, предпочитая буквы S и W.
В шабоно Милагрос провел несколько недель. Он ходил на охоту с мужчинами и помогал в садах. Однако большую часть времени он проводил лежа в гамаке и бездельничая или играя с детьми. По шабоно постоянно разносился их радостный визг, когда Милагрос высоко подбрасывал младших на руках. По вечерам он развлекал нас рассказами о напе – белых людях, которых он встречал в разных местах и в разное время, о их странных традициях.
Термин напе относился ко всем иностранцам, – то есть ко всем, кто не был Яномама. Для Итикотери не существовало различий между национальностями. Для них венесуэльцы, бразильцы, шведы, немцы и американцы, независимо от цвета кожи, были напе.
Увиденные глазами Милагроса, эти люди даже мне казались странными. С необыкновенным чувством юмора и с незаурядным даром рассказчика он умел ничего не значащее событие превратить в чудесную сказку. Если кто-нибудь из слушателей сомневался в правдивости того, о чем он рассказывал, Милагрос обращался ко мне: – Белая Девушка, ведь я не лгу? Я всегда кивала головой и не возражала, как бы сильно он ни преувеличивал.

Глава 17

Во время работы в саду к нам с Ритими подошла Тутеми.
– Я думаю, мое время пришло, – сказала она, опуская свою наполненную дровами корзину на землю. – В моих руках нет силы. Я не могу глубоко дышать. И не могу больше легко согнуться.
– Тебе больно? – спросила я, видя появившуюся на лице Тутеми гримасу.
Она кивнула.
– Я боюсь.
Ритими нежно дотронулась до живота Тутеми, сначала по бокам, потом в центре.
– Ребенок очень сильно бьется. Ему пришло время появиться на свет. – Ритими повернулась ко мне. – Сходи за старой Хайямой. Скажи ей, что Тутеми больно. Она знает, что делать.
– Где я вас найду? Ритими указала прямо перед собой. Я побежала через лес, перепрыгивая упавшие стволы, натыкаясь на колючки, корни и камни.
– Пойдем скорее! – хватая воздух, закричала я перед хижиной Хайямы. – Тутеми рожает, и ей больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87