— Пошли! — повторил Лагин и первым направился в церковь, размахивая портфелем.
За ним поспешили Анюта с комсомольцами, хлопец в кожанке. Булыга и Сорокин вошли последними.
Служба шла. Отец Ипполит, видно, заканчивал проповедь. Густо пахло ладаном и воском от свечей.
Лагин, хлопец в кожанке и несколько комсомольцев стояли в шапках. Булыга, как заметил Сорокин, снял кепку ещё в притворе.
— Итак, дорогие мои парафияне, — говорил отец Ипполит, — бог беспределен и непостижим, и лишь одно в нем постижимо — его беспредельность и непостижимость. А то, что мы говорим о боге утвердительно, показывает нам не естество его, а лишь некую сторону его естества, ибо он есть нечто из числа явлений, существующих в силу того, что он выше всего сущего, выше даже самого бытия…
Ипполит видел, как они вошли в церковь, и голос его задрожал, фразы набегали одна на другую, путались слова. Стали озираться верующие, зашикали на вошедших, чтобы сняли шапки. Тот-другой из комсомольцев обнажили головы. Снял шапку и хлопец в кожанке. Лагин упорствовал.
— Ирод, — подошла к нему древняя старушка, — ты в храме. Шапку сними.
Лагин отмахнулся от неё, быстро прошёл к амвону, крикнул:
— Внимание! Слушайте все. Службу объявляю закрытой. Есть постановление уездного исполкома о закрытии вашей церкви — этого рассадника опиума и передаче её со всем имуществом государству. — Он нагнулся, поставил на острое колено свой блестящий портфель, щёлкнул замками, достал бумагу. — Вот это постановление. И я предлагаю прочесть его с амвона вам, гражданин священник.
После короткой гнетущей тишины среди прихожан возник гул голосов. Поначалу голоса были тихие, осторожные — люди ещё не поверили услышанному. Потом гул стал нарастать. Передние угрожающе надвинулись на Лагина, и тот встревоженно принялся искать в толпе Булыгу и хлопца в кожанке. Булыга стоял мрачнее тучи, смотрел в пол.
Ипполит взял протянутую ему Лагиным бумагу, читал молча, держа её на отдалении, лицо его серело, наливалось бледностью. Прочтя, сказал Лагину:
— Огласить это с амвона я не могу. Здесь все написано в оскорбительных выражениях. Это кощунство.
Лагин выхватил бумагу у Ипполита.
— Это саботаж, гражданин священник. Вы отказываетесь исполнить приказ исполкома.
— С амвона читать не буду, — твёрдо повторил Ипполит. — Читайте сами. Церковь передаю в ваше распоряжение. Ключи можете получить хоть сейчас же.
Сорокин, а за ним и Булыга с хлопцем в кожанке пробрались сквозь толпу прихожан к Ипполиту и Лагину.
— Михаил Игнатьевич, и вы, Максим Осипович, — обратился к ним священник, — того, что от меня требуют, я не могу выполнить. Я хочу, чтобы меня поняли: читать это в присутствии верующих нельзя. Это грозит эксцессом. Максим Осипович, вот прочтите…
— За этот самый… за бунт вы и ответите, — осмелел Лагин.
Сорокин попросил у Лагина постановление. Лагин подозрительно посмотрел на него, но бумагу отдал.
Булыга наклонился к Лагину — тот был ему по грудь, — сказал вполголоса:
— Браток, давай сделаем все это после службы.
— В прятки играть не станем, мы откроем людям глаза, — посмотрел тот снизу вверх на Булыгу.
Из толпы прихожан послышался гневный бас:
— Дак это ж они хотят царкву снистожить!
Толпа загомонила, подалась ближе к алтарю. То ли нарочно, то ли по неосторожности пискнула, мяукнула гармошка. Булыга вскинул руку:
— Тихо, сельчане, тихо! Никаких скандалов и безобразий! — И скомандовал комсомольцам: — А ну, брысь из церкви!
Гармонист, прятавшийся за спинами комсомольцев — все же стыдно было перед деревенским людом, — первым шмыгнул к двери; за ним, опустив головы, выскользнули и остальные комсомольцы.
— Что делается, что делается, — тяжко вздохнул Ипполит, а на выдохе зашёлся частым кашлем.
Сорокин читал постановление. Оно было написано и безграмотно, и, действительно, в таких выражениях, что не только в церкви — на обычном сходе неловко было бы прочесть. Оскорблялось и все духовенство, и все без разбора верующие. Огласи его в церкви — беды не миновать.
— Ну что? — спросил Булыга у Сорокина, когда тот закончил чтение.
Сорокин протянул бумагу Булыге:
— Это… это… Да вы сами почитайте.
Лагин хотел было взять постановление.
— Я прочитаю! — выкрикнул он злобно, срываясь на визгливый фальцет.
Сорокин спрятал бумагу за спину.
— Не позволю, — сказал, сдерживая дрожь в голосе. — И попрошу для продолжения разговора выйти из церкви. — Он первым направился к двери.
— Кто вы такой? — снова сорвался на визг Лагин. — Я уполномоченный из уезда.
— А я уполномоченный из Москвы, — ответил Сорокин, когда они все четверо вышли из церкви.
— Позвольте ваш мандат! — Лагин, обеими руками прижимая к груди портфель, ни дать ни взять боевой щит перед атакой, встал на пути Сорокина дерзко и воинственно.
Сорокин только взглянул на него с высоты своего роста, и была в этом взгляде плохо скрытая насмешка.
Тогда хлопец в кожанке, не произнёсший до этого ни единого слова, по-военному козырнул Сорокину и представился:
— Сотрудник губернской чека Сапежка. Предъявите документы.
Сорокин достал из кармана френча мандат и протянул чекисту. Тот читал недолго, монгольские глазки-треугольнички радостно засветились, излучая удивление и мальчишеский восторг. Потом Сапежка козырнул и передал мандат не Лагину, протянувшему за ним руку, а Булыге. Тот начал читать вслух, почти по слогам:
— «Выдан настоящий уполномоченному наркомата просвещения РСФСР… производить осмотры и брать на учёт… Советским учреждениям надлежит всячески содействовать товарищу Сорокину…» — Булыга так же, как и Сапежка, козырнул Сорокину, спросил удивлённо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53